доходах тех классов, которые владеют собственностью. При этом г-н Брентано даже не замечает, что этим его первое обвинение превращается в свою противоположность, поскольку это второе обвинение прямо опровергает первое.
После того как
«Статья не была мною подписана; это было сделано, с одной стороны, по желанию редакции
Итак, редакция «Concordia» желала, чтобы «в интересах престижа ее газеты» г-н Брентано скрыл свое имя! Какой же репутацией пользуется г-н Брентано у своих собственных партийных друзей! Мы охотно верим ему, что нечто подобное с ним произошло, но что он сам повсюду об этом трубит, это просто бесподобно со стороны этого господина. Впрочем, это его дело и дело редакции «Concordia».
Так как «можно было ожидать, что Маркс будет осыпать своего противника личными оскорблениями», то было, конечно, «лишь забавно оставить его в неведении относительно личности его противника». Как можно осыпать
И это должно было быть «забавным»! В самом деле, так и случилось, но не по желанию г-на Брентано. Как Маркс, так позднее и его дочь, а теперь я, — все мы старались придать этой полемике и забавную сторону. Но тот успех, которого мы в этом достигли, — велик он или мал, — был достигнут за счет г-на Брентано. Его статьи представляют собой все что угодно, но только не нечто «забавное». Если в них и есть что-либо забавное, то только благодаря тем ударам, которые Маркс направляет на теневую сторону «оставшейся неведомою личности» Брентано и которые потерпевший хотел бы теперь задним числом обойти, как «грубости его шутовской полемики». Острую полемику Вольтера, Бомарше, Поля Луи Курье называли «грубостями шутовской полемики» их противники — юнкеры, попы, юристы и представители иных кастовых групп, — что не помешало этим «грубостям» быть признанными ныне выдающимися и образцовыми произведениями литературы. И мы получили так много удовольствия от этих и других образчиков «шутовской полемики», что и целой сотне Брентано не удастся увлечь нас в область немецкой университетской полемики, где царит только бессильная злоба немощной зависти и самая отчаянная скука.
Между тем г-н Брентано полагает, что он вновь настолько обработал своих читателей, что может теперь с развязной миной преподнести им изрядную понюшку табаку:
«А когда было доказано, что и «Times»… поместил отчет об этой» (гладстоновской) «речи, который по смыслу совпадал со стенографическим отчетом, он») (Маркс) «поступил, как писала редакция «Concordia», подобно каракатице, выпускающей в воду черную жидкость, чтобы сделать воду мутной и затруднить своему противнику преследование, то есть он изо всех сил старался затемнить предмет спора, придираясь к не имеющим никакого значения пустякам».
Если отчет «Times», который дословно содержит «присочиненную» фразу, по смыслу совпадает со «стенографическим» отчетом, то есть с «Хансардом», который прямо опускает ее, и если г-н Брентано опять хвастается, что он это доказал, так что же это может означать, как не то, что обвинение в «присочинении» фразы полностью — хотя стыдливо и втихомолку — отбрасывается и что г-н Брентано, принужденный от нападения перейти к обороне, отступает на свою вторую линию обороны? Мы только констатируем это: мы думаем, что в III и IV главах мы и эту вторую позицию прорвали в центре и нанесли ей удар с обоих флангов.
Но тут выступает подлинный университетский полемист. Когда гордый своей победой Брентано прижал таким образом своего противника к стене, тогда последний поступил как каракатица, замутил воду и затемнил предмет спора, выдвинув на первый план не имеющие никакого значения пустяки.
Иезуиты говорят: Si fecisti, nega. Если ты нечто совершил, отрицай это. Немецкий университетский полемист идет дальше и говорит: если ты устроил какую-нибудь гнусную адвокатскую каверзу, то свали ее на твоего противника. Как только Маркс процитировал «Теорию вексельного курса» и профессора Бизли — и только потому, что они цитируют спорное место так же, как и он, — каракатица Брентано всеми присосками своих десяти ног «впился» в них и выпустил вокруг себя такое количество «черной жидкости», что нужно пристально присмотреться и принять энергичные меры, чтобы не потерять из виду действительный «предмет спора», а именно якобы присочиненную фразу. Во втором своем ответе он придерживается того же самого метода. Сперва затевается новый спор с Марксом по поводу значения выражения «classes in easy circumstances», спор, который в лучшем случае не мог кончиться ничем иным, кроме столь желательного для г-на Брентано «затемнения». Затем он опять выпускает черную жидкость по поводу знаменитого придаточного предложения, которое Маркс якобы умышленно выбросил и которое, как мы показали, отлично могло быть выпущено, так как о факте, на который оно косвенно указывало, было уже прямо ясно и определенно сказано в процитированной Марксом ранее фразе из речи Гладстона. А в-третьих, у нашей каракатицы имеется еще в запасе достаточно черной жидкости, чтобы еще раз затемнить предмет спора утверждением, будто Маркс опять выбросил несколько предложений в цитате из «Times», — предложений, которые не имеют решительно никакого отношения к единственному в
Такое же извержение потока черной краски мы видим и в лежащем перед нами самовосхвалении. Сперва, конечно, опять фигурирует «Теория вексельного курса». Затем нам неожиданно преподносится лассалевский «железный закон заработной платы», хотя, как известно, Маркс имеет к нему такое же отношение, какое г-н Брентано к изобретению пороха, и хотя г-ну Брентано должно быть известно, что Маркс в I томе «Капитала» решительно отказался от какой бы то ни было ответственности за какие бы то ни было умозаключения Лассаля[154], а также, что закон заработной платы в том же томе изображается Марксом как функция различных переменных величин, как закон чрезвычайно эластичный и поэтому далеко не железный. А раз пошли в ход такие чернильные излияния, то тут уж нет удержу, тут за волосы притягивается все что угодно: съезд в Галле[155], Либкнехт и Бебель, бюджетная речь Гладстона в 1843 г., английские профессиональные союзы, — все это, чтобы защититься против перешедшего в наступление противника посредством самовосхваления г-на Брентано и его благородных, гуманных принципов, к которым с такой иронией относятся злодеи-социалисты. Можно подумать, что «затемнению» вопроса содействует целая дюжина каракатиц.
И все потому, что г-н Брентано сам знает, что он безнадежно зарапортовался со своим утверждением о «присочиненной» фразе, и у него не хватает мужества честно и открыто отказаться от этого утверждения. «Если бы теперь» Брентано, — употребляя его собственные слова, — «просто признал, что он был введен в заблуждение этой книгой»… именно «Хансардом»…. «то, правда, можно было бы удивляться тому, что он полагался на подобные источники», как на безусловно достоверные, «но ошибка была бы, по крайней мере, исправлена. Однако об этом у него не было и речи». Вместо этого извергается для затемнения масса чернил, и если здесь мне приходится быть столь многословным, то это объясняется тем, что я вынужден сначала устранить все эти притянутые за волосы пустяки и рассеять все чернильное затемнение, чтобы выявить действительный предмет спора.
Между тем г-н Брентано имеет для нас еще in petto
