и неизменной экспедиционной тушенкой. Сегодня поварскую вахту несет м.н.с. (младший научный сотрудник) Володя, и надо заметить: у котла у него все хорошо получается.
Еще заход…
Еще сброс…
На летающей лаборатории установлены дополнительные баки, наш Ил-12 может болтаться между облаками еще часа четыре. Из пилотской кабины вываливается бортмеханик. На ходу снимает парашют, ясно — облачные режимы закончены, сейчас пойдем домой.
— Кончай ночевать, писатель! — говорит мне бортмеханик. — Командир желает видеть лично.
Поднимаюсь с сиденья, сделав шаг, слышу:
— Парашютик можешь оставить тут. Командир расслабленно сидит в левом кресле и что-то жует. Пилотирует второй. Я не сразу разбираю, что говорит командир, оказывается, он предлагает мне занять место правого пилота и показать, на самом ли деле я из пилотской гильдии. При этом он употребляет неожиданный оборотик: «Как любит ХВАСТАТЬ наша почтенная начальница от науки».
Вообще-то мне не нравится, когда требуют: а ну-ка покажь, какой ты есть преферансист или какой мастер варить кашу… В подобных предложениях всегда звучит заведомое сомнение, пусть малая, но все- таки ощутимая доля унижения… Неприятно, но не отказываться же. Молча киваю, дескать, раз вам так хочется, пожалуйста, уважу. Второй освобождает место, я спрашиваю, на каком режиме идти?
Плавненько разворачиваюсь, беру заданный штурманом курс, устанавливаю пять метров в секунду снижение, фиксирую скорость и направляюсь к дому. Где-то на высоте тысячи метров командир приказывает дальше не снижаться. Не очень раздумывая, нравится ему техника пилотирования или нет, решаю: сейчас покажу, как исполняют «площадку»… пусть знают. Поставил по местам стрелочки и держу… отклонение ноль.
В синеватой дымке открываются подходы к Тбилиси. Красотища — не передать. Штурман дирижирует заходом на посадку. В самом конце взлетно-посадочной полосы, чуть правее, просматривается наш табор. Там м.н.с. Володя шурует у котла с лапшой. Это вдохновляет. Резво рулю на этот, теперь главный ориентир. Командир корабля с не совсем понятным мне раздражением говорит:
— Думал, она так… треплется, а ты, оказывается, на самом деле можешь.
Этот неожиданный полет скорее всего и не задержался бы в моей памяти, не случись вечером отмечать День авиации. Метеорологи, и я с ними, воздали по случаю праздника слегка. Полевые условия, стесненные финансовые обстоятельства не позволяли развернуться всерьез. Но экипаж, предварительно выяснив, что на завтра облаков не ожидается и полеты поэтому не планируются, отметил День авиации как полагается.
А в понедельник утром телеграмма: срочно пригнать самолет в Москву. Вылетать безотлагательно.
И тут состоялся такой памятный разговор с командиром корабля:
— Писатель, подсобишь? До Москвы, а…
— А как ты полетный лист оформишь — у доктора, в диспетчерской?
— Нет проблем! Доктор — Рая, свой человек, а диспетчер — грузин.
— Ну и что?
— Рая — такая баба! Для меня на все готова. А грузины — благородные люди, они имеют понятие — вчера был НАШ день! Короче, выручишь?
Лечу. Погода — лучше не бывает: синева и прозрачность неба беспредельные. Только на подходе к Ростову-на-Дону появляются первые, слабенькие совсем, кучевые облачка, такие беспомощные, еще и не пенные — цыплята, не желтые, а снежно-белые. Странный режим задал мне командир — скорость несуразная, меньше крейсерской. Хотел у него спросить, в чем идея, да вижу — он дремлет. Второй вовсе ушел досыпать в салон. И бортмеханик вне поля зрения оказался, и радист тоже. Только штурман под рукой, поглядывает вполглаза иногда в карту и на приборы.
Лечу, не тревожа ребят. Им же к начальству еще являться, нужен товарный вид!
Показывается Серпухов, скоро КПМ. Признаться, у меня
— Мы — экспедиционщики, и оплата нам идет не с километров, а с налетанных часов. Получается: дольше едешь — получишь больше. Ты не задаром, а за наши рубчики пахал…
Не мог я тогда и помыслить, что случайно, всуе, можно сказать, помянутый Северный полюс, чисто символически вкрапленный в разговор, вскоре на самом деле окажется конечным пунктом маршрута моего еще одного неожиданного полета на Ил-12.
Что такое Северный полюс? Рассуждая по школьному — точка, в которой сходятся все меридианы, опоясывающие земной шар. Абстракция. Чистейшая условность. Но я хорошо помню, как где-то в районе Северного полюса пропал, вылетев спасать экспедицию итальянского генерала Нобиле, герой моих мальчишеских грез великий Руал Амундсен. Над полюсом, по дороге в США, прошел Валерий Чкалов, ставший моим богом еще до того, как в наш дом притащили аэроклубный У-2. Словом, в моем представлении Северный полюс всегда был совершенно особенной точкой Земли. Полюс и манил, и страшил, хотя ни теперь, ни тем более раньше, я не сумел бы ответить — а что же мне было нужно на Северном полюсе? Именно тем, я думаю, и прекрасна мечта, что она не определяется никакой пользой, доходом, выгодой… Как компасную стрелку ведет на Север, так примерно и меня тянуло. И вдруг представилась вполне реальная возможность. Фотография Ил-12 на льду СП-16 и сегодня занимает почетное место в моем доме.
Снаружи тот самолет был как самолет. Но внутри сразу обнаруживалось кое-что неожиданное. Ну, скажем, пол, протертый до дырок. Не фигурально, а буквально — до дырок! Сквозь эти отверстия был виден всторошенный, местами треснувший лед, если мы летели не слишком высоко и не мешала облачность. Глянув вниз, можно было даже прикинуть, какой снос… Вдоль левого борта протянулся вместо кресел дополнительный бензобак, здоровенный, как цистерна. Но поразило даже не столько это, — большой — ладно! — на баке… что бы вы думали? — шумно горел примус! Пока мы летели к полюсу, на примусе варилась курица! Такого я не видывал за всю мою авиационную жизнь.
— Тебе не страшно? — спросил я бортмеханика. — В полу дырки, на бензобаке примус?
— Ей двадцать три года, — это он про машину сказал, — тыщу раз ее латали, и ничего — летает. Не горела, тьфу, тьфу, не падала… такой везучей машине я больше доверяю, чем молоденькой, неизвестно как собранной и как облетанной…
Вообще у экипажа этого Ил-12 оказалась своя философия, свое, не вполне обычное, пожалуй, восприятие жизни. Командир корабля был немолод, лыс, породы мелкой, характера не суетливого. На форменном кителе приколот знак летчика ВТОРОГО класса. Странно.
— Как так, ты, командир корабля, ты допущен летать на Полюс, возишь не только грузы, но и людей, садишься во внеаэродромных условиях — на лед, — говорю я, — и при этом живешь со вторым классом?
Он только ухмыльнулся в ответ.
— А на что мне твой первый класс? Никакого резону нет за ним ехать. Наши верхние дураки выдумали — повышается класс только в центре. Скажи, а чему я там буду учиться и кто меня станет просвещать? И посчитай, во сколько мне этот первый класс обойдется: два месяца без полярной надбавки, без километровых, за ледовые посадки, которых не будет, тоже — ни фига, да еще за значок с меня — рубль тридцать пять! Так на черта такая радость?! Допуск у меня, в смысле разрешенного метеоминимума, — давно оформлен по первому классу. Практически, пока я здесь, где меня каждая собака знает, никто не остановит, если я сам решу — лечу.
Наверное, это было глупо спрашивать, но как-то само собой получилось:
— Любишь ты, видать. Север, раз на два месяца оторваться не в состоянии?
— Чего тут любить? Холодище, ветрища, снежища, а как зима приходит — еще и темнотища! Ничего особенно заманчивого не вижу. Погибельный край и натуральная каторга.
— И сколько же лет ты на этой каторге пребываешь и вроде никуда переводиться не собираешься?
