твердой британской уверенности в том, что неспособность скрывать отрицательные эмоции — характерная черта американцев.
— Конечно, Джессика. Я тебя понимаю. И рад, что ты меня тоже понимаешь, — улыбнулся Джереми, довольный, что неприятный инцидент наконец исчерпан.
Джессика улыбалась, но ее глаза были печальны, губы сжаты, а в душе бушевала буря.
— Разумеется, Джереми.
Мэри-Энн провела два часа в студии, выслушивая замечания руководства (ни один из них сроду не писал сценариев) по поводу предстоящего проекта, а потом, в шесть часов вечера, добиралась из Долины через забитый машинами Лос-Анджелес. Она изнемогала от усталости, этот день вымотал ее до предела. Когда она, с трудом удерживая в руках три пакета с едой, сумочку, почту и ключи, наконец распахнула дверь дома, зазвонил телефон. Мэри-Энн ногой захлопнула дверь (туфля при этом отлетела в сторону), бросила все на диван и метнулась к телефону.
— Алло! — выдохнула она, ожидая услышать гудок, потому что телефон подавал уже по меньшей мере десятый звонок.
— Мэри-Энн?
— Папа? — Услышав голос отца, она сильно удивилась.
В отличие от Мици, которая регулярно звонила по воскресеньям, вторникам и четвергам, Марвин Майерс вспоминал о дочери только в день ее рождения и в праздники. Мэри-Энн захлестнуло чувство вины. С того самого дня, когда Мици улетела из Лос-Анджелеса, она не разговаривала с ней — не отвечала на ее звонки и письма. Мэри-Энн взглянула на часы: в Миннесоте было почти десять вечера. Время позднее, особенно для Марвина.
— Да, Мэри-Энн, это я. М-м… Как поживаешь?
Отец всегда отличался чопорностью, присущей уроженцам Среднего Запада, но сейчас его голос звучал особенно претенциозно. Последний раз Мэри-Энн была в Миннесоте почти два года назад, на похоронах своего деда. И около года прошло с тех пор, как Марвин приезжал в Санта-Барбару на конференцию по вопросам страхования. Будучи примерной дочерью, Мэри-Энн проехала семьдесят миль, чтобы поужинать с отцом в захудалом ресторанчике Санта-Барбары — из всех, имеющихся на побережье, он максимально приближался к стандартам Среднего Запада: много позолоты, пастели и кабинки. Ужин закончился рано. Помнится, ее удивило, что вопреки своим методистским вкусам — чистый шотландский виски со льдом — отец выпил водки с тоником.
Это был единственный раз, когда они с отцом обедали вдвоем. Марвин часто уезжал в командировки или пропадал на работе, поэтому в детстве Мэри-Энн семейные застолья, как правило, проходили без него. И вообще Марвин редко проводил время с детьми.
Вечер закончился неловким объятием и поспешным поцелуем. Когда они наконец расстались, она, помнится, испытала облегчение, за которое теперь ей было стыдно.
— Папа, все в порядке?
— Сейчас, конечно, уже очень поздно, но я подумал, может быть, ты что-нибудь знаешь о маме?
Снова обострилось чувство вины. Он звонит, чтобы попытаться помирить их с Мици?
— Папа, я виновата, что не общалась с ней. Но ты не волнуйся. Я ей обязательно позвоню. Я обещаю. Я просто немного разозлилась — только и всего.
— Хм… Нет. Мэри-Энн, об этом мне ничего не известно, правда. А сегодня или вчера ты не получала от нее никаких известий?
Значит, он звонит не из-за их размолвки?!
— Известия от мамы? Папа, но ведь ты живешь с ней.
— Ну да. То есть нет.
— Разве ее нет дома?
Марвин молчал.
— Ты не дома? Ты искал ее? — Мэри-Энн пришло в голову, что у Марвина, возможно, начинается болезнь Альцгеймера. Он упорно пил содовую из жестяных банок, а она где-то читала, что это способствует развитию симптомов этого недуга.
— Ну да, ее здесь нет.
— Мама посещает уйму мероприятий, папа. Возможно, она на собрании «Матерей-методисток» или на заседании литературного кружка. Ты смотрел ее расписание на кухне?
— Нет, я имел в виду… ее нет в Миннесоте.
— Что?!
Марвин вздохнул:
— Я не хотел, чтобы ты вот таким образом узнала об этом. Мы собирались тебе рассказать.
— О чем? — Мэри-Энн охватила паника. Мици нет в Миннесоте? А отец понятия не имеет, где она? Ее мать пропала, а отец, судя по всему, сходит с ума. — Ты обращался в полицию?
— Нет.
— Папа…
— Мэри-Энн, она оставила записку. То есть письмо, а точнее — список. Все, что мне надо сделать, пока она будет в отъезде.
— Куда она уехала? Папа, это совсем не похоже на маму. Она сроду никуда не уезжала, не предупредив об этом.
— Ох, Мэри-Энн! — простонал отец.
Неужели он плакал? Ей показалось, что Марвин всхлипнул.
— Мы с твоей матерью, мы… — Его голос сорвался.
— Что стряслось, папа?
— Мы решили расстаться.
Мэри-Энн показалось, что у нее в желудке разверзлась пропасть. Глубокая расселина, расколовшая ее надвое и подбиравшаяся к ее сердцу. Она опустилась в кресло.
— Расстаться,
— Нет. Я не знаю. Мы решили, что мне следует пожить где-нибудь некоторое время. Я сейчас в гостинице «Сент-Пол».
— Когда? Из-за чего? Почему мне никто не сказал? А Майкл и Мишелл знают?
— Вчера вечером у нас был семейный совет. Мы с твоей матерью решили, что вместе позвоним тебе сегодня вечером. Я вернулся домой с работы, а ее нет. Кроме того, исчезли некоторые ее вещи и синяя дорожная сумка «Туристер» — значит, она уехала. И еще она оставила список.
— В нем не написано, куда она отправилась?
— Нет. И когда вернется, тоже не сказано.
Мэри-Энн почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Ее родители разводятся, и Мици где-то совсем одна.
— Я позвонил всем родственникам, твоей тете и бабушке, но никто ничего о ней не слышал.
— Ладно. Я уверена, что ей просто нужно немного побыть одной.
— Я подумал, может быть, ты знаешь, где она. Ты всегда была ее любимицей.
— Как же! — усмехнулась Мэри-Энн, по щекам которой уже вовсю текли слезы. — Это скорее относится к близнецам.
— Нет, к тебе — ее дочери, которая стала писательницей, отважилась уехать из Миннесоты и осуществила все мечты своей матери.
Мэри-Энн провела по щеке тыльной стороной руки.
— О чем ты говоришь, папа?
— Это было давно. Целую вечность назад. Знаешь, она ведь тоже сочиняла.
— Что?!
