чистым и светлым, как раньше. Это показалось ей неестественным, и в ней снова проснулись подозрения.
— Мне это не нравится! — пробормотала она. — Я боюсь отца! Помоги мне, Господи, я положительно не знаю, что мне делать. Нет, я не дам Филиппу этого порошка: быть может, теплое вино само по себе вызовет испарину.
Амина снова задумалась. Она растворила порошок в столь малом количестве вина, что его не было и четверти чашки. Отодвинув этот бокал в сторону, она взяла другой, налила его до краев теплым вином и понесла его осторожно, чтобы не разлить, наверх, в спальную.
На верхней площадке лестницы ее встретил отец, который обыкновенно в это время уже давно спал, и который, как она думала, ушел в свою комнату.
— Смотри, не разлей, Амина! — проговорил он. — Это хорошо, что ты налила ему полный бокал! Постой, дай лучше мне, я сам дам ему выпить это вино!
Мингер Путс взял из рук дочери бокал и вошел в спальню Филиппа.
— Вот, сын мой, выпей это, и завтра ты будешь здоров! — сказал Путс, руки которого так сильно дрожали, что он расплескал вино на одеяло. Амина, вошедшая вместе с ним и следившая за ним, не спуская глаз, радовалась, что не всыпала порошка в этот бокал.
Филипп приподнялся на локте и выпил вино, после чего Путс пожелал ему спокойной ночи и удалился.
— Не оставляй его ни на минуту! — сказал он Амине, уходя. — Я там все приберу; и Амина, думавшая пойти вниз, чтобы загасить свечи в гостиной, осталась с мужем, которому она сообщила свои опасения, а также и то, что она не всыпала порошка в его стакан.
— Я надеюсь, что ты ошибаешься, Амина, — возразил Филипп. — Я даже уверен, что это так. Не может человек быть так зол, как ты предполагаешь!
— Ты не жил с ним, не видал того, что видела я, не знаешь всего, что знаю я! — отвечала молодая женщина. — Ты не имеешь представления, на что может подвигнуть человека жажда золота. Конечно, ведь я могу ошибаться, чего от души желаю в данном случае. Но как бы то ни было, ты теперь должен заснуть, а я посижу подле тебя, дорогой мой! Прошу не разговаривать: я вовсе не хочу спать теперь; мне хочется немного почитать, а потом и я лягу!
Филипп не стал протестовать и вскоре крепко заснул, а Амина просидела подле него далеко за полночь. Вдруг внизу раздался стук у входной двери. «Это кто-нибудь пришел звать отца», — решила Амина, встала и поспешила к дверям.
Действительно, она не ошиблась: пришли звать ее отца к роженице.
— Он сейчас придет! — сказала Амина. — Я пойду и разбужу его! — и она пошла и постучалась в комнату отца, но ответа не последовало. Тогда она постучала еще раз, а когда и на этот раз никто не откликнулся, отворила дверь комнаты и вошла. К немалому ее удивлению, в комнате никого не было. «Странно, — подумала она, — впрочем, я действительно не слышала его шагов на лестнице, когда он пошел вниз гасить свечи».
Амина спустилась в гостиную и здесь нашла отца, который лежал раскинувшись на диване и, по- видимому, крепко спал. Она окликнула его, но он не шевельнулся, не издал ни звука. «Боже милосердый, неужели он умер?» — прошептала она, поднося свечу к самому лицу отца. На нее глянули застывшие, неподвижные мертвые глаза и искаженное судорогой лицо. В первую минуту она не верила своим глазам, и, отступив на шаг назад, она прислонилась к стене; мысли ее путались; она не могла дать себе хорошенько отчета в том, что произошло. Наконец, она овладела собой.
— Это можно сейчас проверить! — пробормотала она и подошла к столу, на котором оставила бокал, и заглянула в него; он был пуст. «Справедливый Бог наказал его за злодейство!» — прошептали ее бледные губы. «И этот человек был мой отец! Теперь все ясно! Вероятно, сознавая свой ужасный поступок и желая придать себе смелости, он налил себе вина в оставшийся на столе стакан, не зная, что на дне его был принесенный им для другого яд, и выпил его, ничего не подозревая. Для другого! А этот другой был ее Филипп! О, будь ты не мой отец, я плюнула бы тебе в лицо и прокляла бы тебя!.. Но ты наказан по делам твоим, и да простит тебя милосердый Бог!».
С этими словами Амина вышла из комнаты и прошла наверх в спальню мужа, который продолжал спать крепким сном, весь в испарине.
Большинство женщин на ее месте разбудили бы мужа при таких обстоятельствах, но Амина была всегда и во всем обдуманна и благоразумна. Она села подле кровати и просидела до самого рассвета, погруженная в свои мысли.
Новый стук у входной двери пробудил ее от ее мыслей; она встала и поспешила вниз, но дверей не отворила.
— Мингера Путса требуют немедленно; дальше ждать нельзя, его услуги необходимы! — сказала присланная за доктором девушка.
— Милая Тереза, — ответила ей Амина, — мой отец сейчас еще более нуждается во врачебной помощи, чем та бедная женщина! Я боюсь, что он кончается. Я застала его очень больным, когда пошла звать к вам; он уже не был в состоянии подняться с кровати. Умоляю вас, забегите по дороге к патеру Сейсену и попросите его прийти сюда: мой бедный отец очень нуждается в его помощи.
— Боже мой! Будь милостив к нам грешным! — воскликнула Тереза. — Неужели он в самом деле умирает? Будьте спокойны, мистрисс Амина, я исполню ваше поручение!
Между тем стук у дверей и разговор двух женщин разбудил Филиппа; он чувствовал себя гораздо лучше, и голова у него не болела. Он сразу заметил, что Амина не ложилась, и собирался пожурить ее, но она не дала ему времени и рассказала о всем случившемся.
— Надо, чтобы ты встал и оделся, Филипп, — говорила она, — и помог мне перенести его тело наверх, на его постель, раньше, чем успеет прийти священник. Боже милосердый, что было бы, если бы я дала тебе этот порошок! Но не будем говорить об этом, надо спешить, а то патер Сейсен сейчас будет здесь!
Филипп оделся в одну минуту и сошел вместе с Аминой в гостиную. Солнце светило ярко, и лучи его падали через окно прямо на мертвенно бледное, искаженное лицо старика. Кулаки его были судорожно сжаты, а язык, закушенный зубами, вывешивался изо рта.
— Что это за роковая комната! — воскликнул Филипп. — Сколько еще сцен ужаса должно разыграться здесь?!
— Нисколько, надеюсь! — возразила Амина. — Это я не назову сценой ужаса. Такой сценой был тот момент, когда этот старик стоял над тобой у постели и с видом участия и доброты предательски подавал тебе отраву; вот это была сцена ужаса, сцена которая надолго удержится в моей памяти.
— Прости ему Бог, как я ему прощаю! — промолвил Филипп, подымая его труп и неся наверх в комнату, где стояла его кровать.
— Пусть по крайней мере думают, что он умер на своей постели, естественной смертью, — сказала Амина. — Моя гордость не вынесет, если люди будут знать, что я — дочь убийцы… Ах, Филипп!
И она опустилась на стул и горько зарыдала. Филипп старался утешить и успокоить ее, когда у дверей раздался стук. Это был патер Сейсен.
— С добрым утром, сын мой! Ну, что наш страдалец?
— Он уже перестал страдать, святой отец!
— Как? Неужели я опоздал? А между тем я не промедлил ни минуты! — сказал патер.
— Он скончался внезапно от конвульсий! — сказал Филипп, идя вверх по лестнице.
Патер Сейсен взглянул на покойника и, убедившись, что его услуги здесь не понадобятся, обратился к Амине, которая все еще продолжала плакать.
— Плачь, дитя мое, плачь! — говорил добрый старик. — Утрата отцовской любви и нежности, конечно, великая утрата для любящей и почтительной дочери. Но не предавайся чересчур своему горю, дитя мое, помни, что у тебя есть еще и другие обязанности: у тебя есть добрый и любящий муж, Амина!
Да, отец мой, я об этом не забываю, но все же не могу не плакать: ведь я была его дочь.
— Разве он не ложился спать с вечера? Он, как вижу, даже не раздет! Когда он впервые почувствовал себя плохо?
— Я видел его последний раз, отец, когда он вчера вечером, уже довольно поздно, пришел в мою спальню и принес мне лекарство, так как я был нездоров, и, пожелав мне спокойной ночи, ушел. Ночью
