К вечеру они подошли к тому большому острову, что лежал у них на пути, и поплыли вдоль берега. Филипп жадно вглядывался в каждую малейшую подробность на берегу в надежде открыть какие-нибудь следы плота Амины. Но, — увы! — ни следов Амины, ни вообще следов человеческих здесь не было заметно.
Чтобы быть уверенными, что они не проглядели ничего, они пристали к берегу в маленькой бухточке и провели на берегу всю ночь, а когда рассвело, отправились дальше. Кранц стоял у руля и управлял плотом, что они делали поочередно. Филипп сидел в сторонке и молчал. Кранц оглянулся и заметил, что он держал в руке какой-то предмет и в глубокой задумчивости созерцал его.
— Что это у вас, Филипп? Портрет?
— Нет, это мой рок!
— Ваш рок? Что вы хотите этим сказать? Я уже не раз видел эту вещь у вас в руках и хорошо помню, как Шрифтен старался похитить ее. По-видимому, с этим предметом связана какая-то тайна, а если так, то теперь вы, думаю, достаточно знаете меня, чтобы удостоить меня вашего доверия.
— То, что вы мне друг, Кранц, я хорошо знаю и глубоко ценю; я знаю также, что мог бы вам довериться. Но вместе с тем мне почему-то кажется, что не следует сообщать вам тайны, связанной с этой реликвией. До сего времени о ней знали только моя жена и святые отцы!
— Мне думается, что если можно было доверить эту тайну святым отцам, то и святой дружбе!
— Да, но у меня есть предчувствие, что знание моей тайны станет роковым для вас! Почему это так, я не могу вам сказать, — я и сам не знаю; но я не могу решиться потерять такого друга, как вы, Кранц, да еще в такое ужасное, тяжелое для меня время!
— Значит, вы не желаете пользоваться моей дружбой? Если же только боязнь вовлечь меня в затруднения или подвергнуть какой-либо опасности останавливает вас, Филипп, то вспомните, что я уже не раз рисковал своей жизнью, и что опасности не могут испугать меня. Между тем мы теперь так одиноки, так отрезаны от целого мира, что для вас было бы, наверное, большим облегчением, если бы вы могли поделиться с кем-нибудь давно гнетущими вас мыслями. И если вы верите моей дружбе, то позвольте мне разделить ваше горе, вашу тревогу и ваши опасности.
После этих слов Филипп не мог отказать Кранцу в его желании и без всяких дальнейших возражений рассказал все без исключения.
— Ну, теперь вы все знаете, дорогой мой Кранц, и что вы на это скажете? — докончил свой рассказ Филипп. — Не кажется вам все это невероятным?
— Нет, — ответил Кранц, — как вы сами знаете, я был очевидцем появлений «Корабля-Призрака», и если вашему отцу суждено скитаться по морям, то почему же не может быть точно так же суждено и вам снять с него проклятие?! Многое стало мне теперь ясно в вашем поведении, в чем я раньше не мог дать себе отчета, и теперь, когда я все знаю, скажу вам, Филипп, что завидую вам!
— Вы завидуете мне?! — воскликнул Филипп.
— Да, и с радостью принял бы я на себя ваш зарок, если бы это было возможно! Вы избраны совершить великое и славное дело, дело спасения страдальца, можно сказать святое дело! А если вам грозит смерть, то кому же она не грозит? Чем кончается всякая земная жизнь? Все мы должны умереть, но кому из нас дано спасти своею смертью другую страждущую душу, искупить, так сказать, своей смертью чужой грех?! Нет, право, я завидую вам, Филипп! Однако время клонится к ночи, — добавил Кранц после некоторого молчания, — нам надо подумать пристроить наш плот где-нибудь в надежном месте на ночь! Вот как раз подходящая бухточка, как вы думаете?
Филипп согласился; они вошли в бухту и причалили к берегу. Под утро подул такой свежий ветер и поднялось такое волнение, что прибой грозил разбить в щепки их плот. О продолжении пути при этих условиях нечего было и думать; оставалось только вытащить плот на берег настолько, чтобы волны не могли смыть его или разбить о берег.
— Что это там, Кранц? — спросил Филипп, указывая на одну точку горизонта.
— Это парус какого-нибудь небольшого судна, гонимого, по-видимому, ветром. Оно, кажется, хочет укрыться от бури в этой самой бухте, которую облюбовали мы, — сказал Кранц.
— Да, да, вы правы! Это действительно судно! Смотрите, как оно тяжело ныряет; по-видимому, на нем много людей. Это как будто «перока».
Действительно, «перока», род довольно большого катера, быстро неслась по направлению бухты и вскоре подошла к самому берегу. На судне поспешили спустить парус, и находившиеся в ней люди волоком втащили ее на берег и причалили так, чтобы ее не могло унести в море.
Люди эти не обращали на наших друзей ни малейшего внимания, даже не замечали их, пока возились со своим судном.
— О сопротивлении нам нечего и думать, — сказал Филипп, — в случае, если окажется, что они нам враги. Впрочем, мы скоро узнаем, как обстоит дело!
Управившись с судном, трое из вновь прибывших подошли к Филиппу и Кранцу, держа в руках копья, но не проявляя при этом никакой враждебности. Один из них обратился к ним по-португальски и спросил, кто они такие.
— Мы — голландцы, — ответил Филипп, — мы остаток экипажа с потерпевшего крушение судна!
— Так вам нечего опасаться нас: вы тоже враги португальцев, как и мы. Мы — с острова Тернате, и наш король объявил войну португальцам! Где же ваши товарищи? На каком из этих островов?
— Все они погибли! — сказал Филипп. — Но позвольте мне спросить вас, не попадалась ли вам женщина, плывшая на плоту, совершенно одна, или не слыхали ли вы чего о ней?
— Мы слышали, что женщина была найдена на берег} к югу от нас, и что жители Тидора отнесли ее в португальскую колонию, полагая, что она родом из этой страны.
— Благодарение небу! Она спасена! — воскликнул Филипп. — В Тидоре, говорите вы?
— Да, но мы ведем войну с португальцами и потому не можем отвезти вас туда!
— Нет, но мы все-таки еще встретимся! Человек, говоривший с Филиппом и Кранцем, был, по-видимому, не простолюдин: платье на нем было как бы магометанское с примесью чего-то малайского. На голове был тюрбан из цветной ткани; за поясом было заткнуто оружие, а в руке копье. Обхождение его было вежливое, ласковое, но полное чувства собственного достоинства.
— Мы теперь возвращаемся на Тернате и возьмем вас с собой, если хотите! Наш король будет рад голландцам, особенно потому, что вы тоже враги португальцев. Я забыл сказать, что с нами здесь один из ваших товарищей, я полагаю. Мы выловили его в море чуть живым, но теперь он уже совершенно оправился.
— Кто бы это мог быть? — заметил Кранц. — Вероятно, кто-нибудь не с нашего судна!
— Нет, — сказал Филипп, — это Шрифтен.
— Я не поверю, пока не увижу его собственными глазами! — воскликнул Кранц.
— Ну, так смотрите! — сказал Филипп, указывая на человека, направлявшегося к ним.
— Мингер Вандердеккен, весьма рад видеть вас и вас также, мингер Кранц. Надеюсь, что вы здоровы! Не правда ли, какое счастье, что мы все спаслись? Хи! Хи!
И, не упоминая ни словом о последнем моменте перед разлукой с ними, Шрифтен с видимым добродушием и легким сарказмом стал расспрашивать Кранца о других товарищах, и тому нелегко было отвязаться от него.
— Ну, что вы о нем думаете? — спросил своего друга Филипп.
— Думаю, что он причастен к вашей истории, и что ему также суждено исполнить какое-то предназначение, как и вам. Он тоже должен сыграть свою роль в этой таинственной драме, и пока он не сыграет ее, до тех пор не исчезнет и не пропадет. Но не думайте о нем, помните только одно, что ваша жена жива и вне опасности!
— Правда! Этот негодяй не заслуживает, чтобы о нем думать! Нам теперь ничего более не остается, как отправиться с этими людьми на Тернате, а там, быть может, удастся избавиться от него и постараться встретиться с дорогой моей Аминой!
ГЛАВА XXVIII
Когда Амина снова пришла в себя, то увидела, что лежит на подстилке из пальмовых листьев в маленькой хижине. Подле нее сидел отвратительный чернокожий ребенок и смахивал мух.
В течение двух суток плот кидало из стороны в сторону, а Амина все это время находилась то в забытье,
