Хотя Филипп был мрачен и молчалив, зато Кранц являлся чрезвычайно милым и приятным собеседником, и комендант пригласил их к обеду. Когда они после обеда опять разговорились и заметно сблизились, Кранц сообщил португальцу, что у него и у его приятеля есть немного денег, и что они были бы очень обязаны коменданту, если бы тот указал им на какое-нибудь подходящее помещение, где они могли бы также и столоваться за известную плату, впредь до прибытия ожидаемого судна. Из желания ли иметь подходящую компанию или из желания получить несколько лишних червонцев, комендант предложил уступить им одну комнату в своей квартире и столоваться вместе с ним за известную плату. Кранц с радостью согласился на это предложение и тотчас же настоял уплатить вперед за несколько недель; это уже совсем расположило к нему коменданта.
На третий день их пребывания в качестве гостей в форте Кранц, видя, что его любезный хозяин в особенно благодушном настроении, воспользовался этим, чтобы спросить его, почему ему так желательно было получить удостоверение за их подписью о смерти их капитана, и в ответ услышал, что Амина дала свое согласие стать женой коменданта, если тот представит ей несомненное доказательство в том, что она свободна, и что мужа ее нет в живых.
— Не может быть! — воскликнул Филипп, вскочив со своего места!
— Не может быть! Что вы хотите этим сказать, синьор? — гневно покручивая ус и сердито сверкнув глазами, спросил комендант.
— Я бы тоже сказал «не может быть», — примирительным тоном вмешался Кранц, видя оплошность, сделанную его другом. — Если бы вы только видели, как эта женщина боготворила своего мужа, вы бы сами не поверили, что она могла так легко и так скоро перенести свои чувства на другого человека! Но женщины всегда останутся женщинами; кроме того, как я слышал, военные всегда пользуются у них особой любовью и предпочтением перед всеми остальными корпорациями… и весьма возможно, что у нее были уважительные причины… Пью за ваше здоровье и успехи, комендант!
— Я бы сказал то же самое, — сказал Филипп, — у нее есть, конечно, оправдание, весьма веское оправдание, если сравнить ее супруга и вас, комендант!
Смягченный этим льстивым замечанием, португалец приятно усмехнулся и сказал:
— Хм, да… говорят, что военные вообще очень нравятся женщинам! Это, вероятно, потому, что они видят в нас своих защитников. Давайте, господа, выпьем за ее здоровье! За здоровье прекрасной Амины Вандердеккен! — воскликнул он, подняв стакан.
— За здоровье прекрасной Амины Вандердеккен! — повторил Кранц.
— За прекрасную Амину Вандердеккен! — провозгласил в свою очередь Филипп.
— Но неужели вы не боитесь за нее, командир, что отпустили ее в Гоа, где она может подвергнуться многим искушениям?
— Нет, нисколько! Я убежден, что она меня любит! Между нами, она положительно обожает меня!
— Ложь! — воскликнул Филипп, весь побагровев.
— Что такое, синьор? К кому это относится? Ко мне?! — И комендант схватился за свой длинный палаш, лежавший подле него на столе.
— Нет, нет, — поспешил поправиться Филипп, — это относилось к ней; я слышал, как она клялась своему супругу — никогда не принадлежать другому мужчине!
— Ха! Ха! — развеселился комендант. — Да вы, как вижу, совсем не знаете женщин, мой друг. Что значат подобные клятвы?
— Вы правды, командир! Он не только не знает их, но и не любит, — заметил Кранц и, перегнувшись через стол, конфиденциально добавил: — он всегда такой странный, когда говорят о женщинах; он когда-то был жестоко обманут и теперь ненавидит всех женщин!
— Если так, то надо быть милостивым к нему; надо пощадить его и всего лучше переменить разговор!
Вернувшись в свою комнату, Кранц предупредил Филиппа, что ему необходимо сдерживать свои чувства, иначе они рискуют опять быть заключены в подземелье. Филипп сознался в справедливости этого замечания и обещал подавлять впредь свое возмущение и злобу.
— Но неужели она могла быть так коварна, так вероломна! С другой стороны, самое желание его заручиться этим документом подтверждает его слова!
— Что же из того? Я охотно верю, что он сказал правду; но мы не знаем, что вынудило вашу жену дать ему подобное обещание; быть может, это было единственное средство вырваться отсюда и сберечь себя для вас!
— Да, это весьма возможно! Вы правы, Кранц, а я виноват перед ею, что мог усумниться хоть одну минуту! — проговорил Филипп и, повернувшись на другой бок, заснул.
В продолжение трех недель они оставались в форте, сходясь все ближе и ближе с комендантом, который особенно любил беседовать с Кранцом, когда Филиппа не было, и постоянно сводил разговор на Амину, входя в мельчайшие подробности своих воспоминаний о ней.
Между тем время шло, а судна все еще не было в виду.
— Когда же я, наконец, вновь увижу ее! — воскликнул как-то Филипп.
— Кого это ее? — вдруг спросил комендант, неожиданно очутившийся подле него.
Филипп обернулся и пробормотал что-то невнятное.
— Мы говорили с ним сейчас о его сестре, — сказал нимало не смутившийся Кранц, беря коменданта под руку и отводя его в сторону. — Не заговаривайте с ним об этом: эта тема для него очень болезненная; это одна из причин его женоненавистничества. Сестра его была замужем за его близким другом и в один прекрасный день бежала от мужа. Это была единственная сестра! Этот позор свел в могилу его мать и сделал его глубоко несчастным. Прошу, не обращайте на него внимания и не говорите об этом!
— Нет, конечно! Теперь я не удивляюсь, что он так мрачен и несообщителен. — Честь семьи это не шуточное дело… Бедный молодой человек… Вы не знаете, он из хорошей семьи?
— Из одной из лучших фамилий у себя на родине, — сказал Кранц, — и весьма состоятельный человек, но в силу постигших его несчастий он решил тайно покинуть Голландию и отправиться в эти дальние страны в надежде размыкать свое горе.
— Вы говорите, что он принадлежит к одной из лучших фамилий! В таком случае Жакоб Вантрит не настоящее его имя?
— Ну, конечно! Но я не смею назвать вам его настоящего имени: это не моя тайна!
— Ну, конечно, я вполне понимаю, хотя человеку, на которого можно вполне положиться, почему же и не сказать. Но я сейчас и не спрашиваю вас об этом. Так вы говорите, что он дворянин?
— Да, без сомнения, и состоит в родстве с благороднейшими испанскими фамилиями!
— В самом деле? Если так, то он должен знать многих из португальской знати также: ведь они все более или менее перероднились между собой! — заметил комендант.
— Ну, конечно!
— Признаюсь, мне изрядно наскучило мое пребывание здесь; мне, вероятно, придется пробыть здесь, на этом посту, еще года два, а затем нужно будет вернуться к моему полку в Гоа. А домой мне можно будет вернуться только в том случае, если я откажусь от дальнейшей службы, да и то еще дождавшись, когда мне найдут заместителя!
После этого разговора отношение коменданта к Филиппу заметно изменилось: комендант, надеясь, что сумеет извлечь для себя пользу из связей Филиппа, положительно ухаживал за ним.
Прошло несколько дней, все трое сидели за столом и обедали, когда к коменданту явился капрал и доложил, что прибыл голландец-матрос и просит узнать, примут ли его в форт или нет.
При этом и Кранц и Филипп побледнели: у обоих у них явилось предчувствие чего-то недоброго. Комендант приказал привести пришельца, и минуту спустя в комнату вошел наш старый знакомец, одноглазый Шрифтен. Увидев Кранца и Филиппа сидящих за столом, он тотчас же радостно воскликнул:
— Ах, капитан Вандердеккен! Ах, милейший наш мингер Кранц! Как я счастлив встретиться с вами вновь!
— Капитан Вандердеккен! — заревел комендант, покраснев до корней волос и вскакивая из-за стола.
— Ну, да, это — мой капитан, мингер Филипп Вандердеккен, а это — наш старший помощник, мингер Кранц: мы вместе потерпели крушение… Хи! Хи!..
