случиться со всяким человеком. Убитое животное было весьма тяжело, и мы не могли целиком препроводить его на шлюпку; поэтому разрезали на две части, не вдоль спины, как делают ваши глупые мясники, но поперек, и эта метода гораздо короче и удобнее, нежели первая. Мы отправились с задними ногами, внутренностями и почкой; но прежде всего похоронили в поле голову и плечи, с намерением отрыть и взять их на следующую ночь.
С соседней канонерской лодки нас увидели и пристально наблюдали за нашими движениями, конечно, потому, что команда ее была так же голодна, как наша; они задержали одного из моих матросов, который, как дурак, разболтал нашу тайну, когда пропустили ему в горло полкружки грога. Он рассказал им, где лежала другая половина теленка, и это бессовестные мошенники отправились за ней, но ушли с носом, чего и заслуживали за свое плутовство. Фермер, которому принадлежал теленок, узнал о случившемся и, проведавши, что мы одну половину закопали в землю, достал несколько солдат, с намерением захватить нас во время ее откапывания; поэтому, когда партия, отправившаяся в сумерках с другой канонерской лодки, отыскавши место, занялась доставанием своей добычи, она была схвачена, взята в плен и отправлена в британский лагерь, оставив телятину на месте.
Не зная ничего о случившемся, мы вскоре пришли туда, сыскали ее и отправились с нею. Пленные были отосланы на флагманский корабль с обрушившимся на них подозрением. Напрасно представляли они, что не были сами смертоубийцами, но пришли только отыскать убитое другими; адмирал, человек доброго сердца, сказал им, что он находит оправдание их довольно удачно придуманной историей, но вместе с тем советует «не говорить лжи старому обманщику» и велел посадить их под арест, отдавши в то же самое время приказание сделать строгий осмотр в чулане другой канонерской лодки, с целью, если можно, найти остатки теленка. Мы предугадывали это, и потому, положивши телятину в матросский мешок, опустили ее на лотлине в воду на три сажени, где она пробыла, покуда происходил розыск, после чего вынули ее и сделали превосходный обед, за которым пили за успех оружия его величества на суше и на воде.
Я схватил вальхеренскую лихорадку; не знаю — неумеренность ли в пище или пролитие вина в честь Бахуса навлекли на меня эту болезнь и заставили отправить меня домой на одном из линейных кораблей. Может быть, как говорит Панглос, все это было к лучшему, потому что я, наверное, не мог бы оставить своих застарелых привычек, которые повели бы меня к большой неприятности, а родных и знакомых моих к огорчению, если б заставили окончить блистательное мое поприще и эти записки, поднятием автора на виселицу, подобно чучеле, по приговору следственного суда, за какую-нибудь фуражировку на земле вальхеренского фермера. Сверх того, голландцы не достойны были свободы, отказывая в нескольких курицах или куске телятины тем самым людям, которые пришли освободить их от плена. И, наконец, их вода, — и кто пивал что-либо хуже? Я же никогда не употреблял ее, когда мог достать какое-нибудь другое питье для утоления жажды. Что касается до их грязных болот и туманов, весьма хороших для таких утробистых, вечно жалующихся особ, каковы они, — то что бы могло привлечь англичанина жить посреди их, если бы не удовольствие убить француза или застрелить дичь? Отнимите это (что и сделала, наконец, сдача Флиссингена), и Вальхерен с своими воспалениями в глазах и лихорадками переставал быть местопребыванием, приличным для джентльмена. Кроме того, так как я видел, что если и было когда-нибудь намерение подойти к Антверпену, то время это прошло, и так как французы начали смеяться над нами, а мне никогда не нравилось быть предметом смеха, в особенности таких молодцов, каковы они, поэтому я без сожаления оставил место наших печалей и посрамлений.
Мне пришло на память прощание с Голландией Вольтера: «Adieu Canaux, Canardes et Canailles» — прощайте каналы, утки и канальи. Итак, я возвратился в дом отца, чтоб поступить на попечение моей сестры и удивлять соседей историею наших чудесных подвигов.
ГЛАВА XII
Первым явился великий Нептун с трезубцем своим,
Коим он правит морями, и волны вздымает по ним.
С кудрей его влажных,
Царской короной венчанных,
Быстро струится влага морская,
И Амфитрита, царица, за ним выступая,
Короной равно украшалась…
Они шли в отдаленьи от прочей толпы.
Я прожил дома не более, как сколько надобно было для восстановления сил после весьма нешуточной горячки и лихорадки, полученных мною в Вальхерене. Хотя отец и принял меня ласково, но он не позабыл (по крайней мере так мне казалось) прежних моих шалостей; обоюдная недоверчивость прервала ту искренность, которая должна всегда существовать между отцом и сыном. Связь была разрушена — напрасно спрашивать как, — но следствием этого было то, что день моего отправления для поступления на фрегат, бывший на станции в Северной Америке, встретил я с большою радостью, а отец мой без всякого сожаления.
Фрегатом, на который я был назначен, командовал молодой лорд; и так как лорды в то время были еще не так многочисленны во флотской службе, как сделались впоследствии, то назначение мое считали счастливым. Мне велено было, вместе с тридцатью другими сверхкомплектными мичманами, отправиться на Бермуды на линейном корабле, шедшем туда. Нам отдали для резиденции констапельскую, а корабельные мичманы занимали две порядочные каюты на кубрике.
Между таким множеством молодых людей разных состояний и привычек, прибывших на корабль в различное время, никак нельзя было устроить порядочным образом общий стол. Корабль вступил под паруса вскоре после моего прибытия, и общество наше в продолжение всего плавания обыкновенно продовольствовалось провизией из комиссарской каюты. Мне показалось очень странным, что в матросской или солдатской артели, в которой было от 9 до 12 человек, всегда доставало провизии из недели в неделю, и еще несколько оставалось; но, при том же самом числе мичманов, было совсем противное; и чем многолюднее их стол, тем более увеличиваются трудности: они никогда не довольны, им всегда мало, и если только комиссар позволит, они всегда будут у него в долгу за муку, мясо, свинину и водку. Это происходит от свойственных им привычек и беспечности; а потому стол наш был в особенности неустроен. Правление было демократическое, но содержатель облекался по временам в диктаторскую власть, которую он или сам употреблял во зло, или другие находили его в том виновным; и от этого, обыкновенно, по прошествии трех или четырех суток, его низлагали, или сам он отказывался с неудовольствием.
Многие из моих товарищей были молодые люди, старшие меня по службе и, проэкзаменовавшись, уже отправлялись в Америку для производства, но когда посмотрели их на шканцах, то оказались ли они недостаточно возмужалыми или в самом деле были менее сведущими в своей должности, только кончилось тем, что старший лейтенант сделал меня старшим в вахте и назначил многих из этих полулейтенантов под мое начальство. Нас было так много в вахте, почти всегда семнадцать или восемнадцать человек, что мы мешали друг другу наверху.
В констапельской мы не обретались между собой в добром согласии, и одною из главных тому причин был недостаток пищи. Начались ежедневные сшибки, и нередко производились правильные сражения; но я никогда не принимал в них участия, разве только как зритель. Замечания, делаемые мною в продолжение их, убеждали меня, что мне небольшого стоило бы труда победить всю братию.
Должность содержателя стола была ни почетная, ни прибыльная; ее охотно принимали и слагали с неудовольствием при первом, ничего незначащем раздражении. Разве один только ангел мог бы угодить на всех при раздаче порций за нашим столом на корабле. Разрезывание мяса и свинины на куски по числу присутствующих производило всегда споры, выговоры и побои. Я никогда не сердился и спокойно принимал отпускаемую мне порцию; но когда они, заметивши намерение мое не противоречить, с каждым днем все более уменьшали мою порцию, то, по смене тринадцатого содержателя, я сам предложил свои услуги, которые и были охотно приняты.
Зная опасность и трудность своего положения, я приличным образом приготовился. На первый день, при раздаче порций, я взял свои предосторожности, и в самом деле, как предвидел, был атакован двумя или тремя мичманами за мой львиный раздел добычи. На это я сказал им короткую речь, давая знать, что они весьма ошиблись, если полагали, что я принял на себя все беспокойства содержателя стола из-за ничего; что разница, которую я сделал между их порциями и своею, весьма мала и, если будет поровну разделена между ними, не завязнет даже в зубах; и что после моей части все остальные будут непременно разделены
