Из этого ответа я увидел, что он не знал еще о войне, и потому вознамерился несколько пошутить над ним прежде, чем сообщить ему печальную новость.
— Скажите мне пожалуйста, в чем состоит ваш груз? Вы кажетесь легки.
— Однако не так уж легок, я полагаю, — отвечал он; — мы имеем свежее оливковое масло, изюм и то, что называем notions, всякая всячина.
— Что это значит notions? — сказал я. — Объясните мне пожалуйста.
— Изволите видеть, всякой всячиной, notions, называем мы иметь в трюме понемногу всего, что вам угодно. Одни любят одно, знаете, а другие другое: некоторые любят сладкий миндаль, некоторым надобен опиум, одним шелк, а другим (прибавил он с хитрой улыбкой) нравятся доллары.
— И этой-то всякой всячиной нагружено ваше судно? — спросил я.
— Я полагаю, этой, — ответил Джонатан26.
— А какой груз везли вы туда? — спросил я.
— Соленую рыбу, пшеницу и табак, — был его ответ.
— И на обратный путь вы получили теперешний груз? — спросил я. — Мне кажется, торговля со Смирной довольно выгодна.
— Да, хороша, — отвечал неосторожный янки. — Тридцать тысяч талеров в каюте, кроме деревянного масла и прочего груза, недурная вещь.
— Я очень рад слышать о талерах, — сказал я.
— Что вам до них за нужда? — возразил шкипер. — На вашу долю ведь их немного придется.
— О, больше, нежели вы думаете, . — отвечал я. — Не слышали ли вы каких новостей, уходя из порта?
При слове «новости» лицо бедного шкипера покрылось болезненной желтизной.
— Какие новости? — спросил он с трепетом, едва позволявшим ему выговаривать слова.
— Новости состоят только в том, что вашему президенту, г-ну Маддисону, вздумалось объявить войну Англии.
— Не может быть! Вы шутите, или нет? — сказал шкипер.
— Даю вам честное слово, что не шучу, — отвечал я, — и судно ваше — приз его британского величества фрегата (имярек).
Бедняк испустил вздох, исходивший из самого центра его горообразного чрева.
— Я погибший человек, — сказал он. — Я желал бы только знать об этой войне пораньше; тогда поставил бы две хорошенькие пушчонки, вот туда, на нос и вы не взяли бы меня так легко.
Я улыбнулся при мысли сопротивляться ходкому пятидесятипушечному фрегату, но оставил его утешаться и, переменивши разговор, спросил его, не может ли он дать нам чего-нибудь напиться, так как погода была очень жаркая.
— Нет, я ничего не имею, — отвечал он сердито; — да если бы даже и имел…
— Ну полно, полно, мой любезный, ты забываешь, что ты приз; вежливость, кажется, недорого стоит, и она может доставить тебе скорое возвращение восвояси.
— Это правда, — сказал Джонатан, образумившись, когда дело коснулось его; — это правда; вы только исполняете свой долг. Эй, бой, принеси сначала сюда полкружки мадеры; а так как я знаю, что офицеры любят выпить несколько капель из-под длинной пробки, то принеси нам после стаканы и бутылку кларета из рундука на левой стороне.
Мальчик повиновался, и все это появилось вскоре.
Покуда мы разговаривали, фрегат продолжал погоню, палил из пушек, приводил к ветру и заставлял приводить некоторые суда, когда проходил мимо их; спускал шлюпку, посылал ее на одно, и сам пускался за другим.
Мы держались за ним под парусами, какие могли только нести.
— Не могу ли я предложить вам чего-нибудь закусить? — сказал шкипер. — Теперь нет еще полудня, и вы вероятно не обедали.
Я поблагодарил его и принял предложение; он немедленно побежал в каюту, под предлогом приготовить ее для приема, но мне показалось, с намерением спрятать от меня какие-нибудь вещи, и я не ошибся в своем предположении, потому что он украл мешок с талерами из числа груза.
Через короткое время я приглашен был вниз. Нога поросенка и жареная дичина весьма лакомы для мичмана во всякое время, в особенности для меня; а когда несколько стаканов мадеры залили эту закуску, то барометр расположения моего духа поднялся на столько же, на сколько понизился у шкипера.
— Ну, капитан, — сказал я, осушая полный стакан кларета, — пью за продолжительную и кровопролитную войну.
— Чтоб черт взял собаку, которая не скажет того же и не выпьет за ее здоровье. Но куда думаете вы отвезти меня? Я думаю, в Галифакс? Могу ли я надеяться, что при мне оставят мое платье и мой собственный груз?
— Вся ваша частная собственность, — сказал я, — останется при вас, но судно и груз наши.
— Да, да я знаю это, — отвечал он, — но ежели вы будете хорошо обходиться со мной, то увидите, что я не из числа неблагодарных. Позвольте мне сначала собрать все свои вещи, и потом я шепну вам известьице, которое порадует вас.
На мое обещание не трогать его собственности он сказал мне, что нам не надобно терять ни минуту, потому что судно, показавшееся тогда на горизонте, также идет из Смирны и имеет богатый груз; шкипером на нем был его одногорожанин, и оно плыло в то же самое место. Я отворотился от него с презрением и в то же время сделал фрегату сигнал для переговора. Приехавши на него, я передал капитану слышанное мною от шкипера и сказал о сделанном ему обещании. Капитан согласился на это; немедленно послали нужное число людей на призовой бриг, а пленные были с него сняты, и фрегат пустился за указанным судном, которое взял в тот же вечер.
Я никогда не поверил бы, что подобное предательство обыкновенно между американцами. Расставаясь со шкипером, мы имели довольно резкий разговор.
— Я надеюсь, что мне удастся снарядить приватир, и тогда я сам возьму несколько ваших купеческих судов.
— Берегись, друг, чтобы тебя самого не взяли, — сказал я, — и чтобы не пришлось тебе проводить время на каком-нибудь из наших тюремных кораблей; но помни, что если это случится, то вы сами будете тому причиной. Вы затеяли с нами немецкую ссору27 из угождения к Boney28, a он кончит тем что наплюет вам, когда вы сделаете для него все, чего ему хотелось. Ваш мудрый президент объявил войну своей матери-отчизне.
— Черт ее побери, эту мать-отчизну, — проворчал сквозь зубы янки — она скорее мачеха, будь она проклята!!!
Я продолжал следовать за фрегатом, который в течение ночи взял девять призов. Один из них был бриг с балластом; мы посадили на него пленных, в числе коих находился и мой приятель, янки; им предоставлена была полная свобода возвратиться домой. Мы позаботились также отправить с ними весь собственный их груз и платье. Я надеялся быть посланным с своим судном в Галифакс; но капитан, зная, как наверное стану я проводить там время, удержал меня с собой. Крейсерство наше продолжалось два месяца, и мы взяли множество призов больших и малых; иные сожгли, а из других все выбрали.
Однажды, имея подобное судно у подветренного борта и сняв с него все вещи, стоившие труда, мы неблагоразумно зажгли его, прежде нежели совсем разлучились с ним, и потом несколько минут не могли избавиться от него. Пламя вдруг показалось под нашими бизань-русленями и начинало разгораться самым опасным образом; но, положивши руль под ветер и давши этим фрегату поворот в противную сторону, судно, к величайшей нашей радости, расцепилось с нашим и вскоре все обнялось пламенем. Мы зажгли приз у борта для того, чтобы не терять времени, ибо нам предстояло гнаться за другим судном, которое видно было с салинга; спуск же шлюпки на воду для поджога задержал бы нас.
К концу крейсерства мы гнались за шхуной; но она врезалась в берег и переломилась; приехавши на нее, мы сняли людей и часть груза, бывшего весьма дорогим. Она шла из Бордо в Филадельфию. Меня послали осмотреть ее и постараться спасти еще сколько-нибудь груза. Ворвавшийся в нее прилив заставил нас разломать палубы, и тогда мы увидели, что она нагружена была кипами шелку, сукном, карманными и стенными часами, кружевами, шелковыми чулками, вином, водкой, кусками стали, оливковым маслом и пр., и
