потом отправиться за водой на Тристан д'Акунью; поэтому сказал свое мнение, не слишком внимательно— рассмотревши неизвестное судно.
Когда же заметил весьма быстрое его приближение к нам, хотя мы держали прежним курсом, то с сердечным удовольствием начал предполагать, что скоро прощусь с приватиром и буду на пути в Англию, где соединялись все мои надежды и желания.
Старший мет еще раз посмотрел на судно, капитан последовал его примеру; потом посмотрели они друг на друга и сказали, что крейсерству их конец.
— Мы попались, сэр, — сказал мет, — и во всем обязаны этому английскому ренегату, которого записали вы в число нашей команды. Однако не мешает дать ему отпускную законным порядком.
— Во-первых, — сказал капитан, — надобно подумать о том, пробовать ли нам показывать свои пятки? На них, кажется, можно положиться; до этих пор еще ни одна обшитая медью змея не обгоняла нас. Поставьте бом-брамсели, изготовьте лисели, держите двумя румбами менее фордевинда, — это самый лучший курс, и я надеюсь, что в продолжение ночи мы ускользнем от этого старосветного черта.
Я ничего не говорил, но внимательно смотрел на происходившее. Приватир имел достаточно людей, и потому все паруса поставлены были весьма скоро.
— Бросьте лаг, — сказал капитан.
По лагу оказалось, что мы шли девять и три четверти узла.
— Сколько, думаете вы, идет теперь ваше судно? — спросил меня капитан.
— Я полагаю узлов одиннадцать, — отвечал я, — и так как оно теперь не более шести миль от нас, то приблизится на пушечный выстрел менее чем в четыре часа.
— Мы уделим часть этого времени на уплату признательности за такое одолжение, — сказал капитан. — Г-н Соломон, привяжите-ка этого каналью без отечества к грот-мачте и вооружите двух человек самыми голодными кошками. Где Дик Твист, который был шкиперским помощником на «Сатире», и еще тот рыжеволосый, вы знаете, тот самый, что упал с «Медстона» в Раппаганоке?
— Вы хотите сказать, морковного цвета Сам? Эй, пошлите сюда Сама Калла!
Двое исполнителей вскоре явились, вооруженные инструментами своего назначения, и я должен сказать, что эти инструменты, по искусству, с каким были сооружены, походили на орудия, употреблявшиеся в подобных случаях моим свирепым капитаном. Виновного вызвали вперед, и, к моему удивлению, я увидел того самого человека, которого Томпсон за возмущение выбросил из шлюпки в воду.
— Возьмите его, — сказал капитан. — Ты послан был на салинг в очередь, наравне с прочими, и по нерадению своему сделал то, что мы, вероятно, будем взяты; итак, прежде чем власть моя прекратится, я разделаюсь с тобой по-американски.
— Я англичанин, — сказал матрос, — и обращаюсь к моему офицеру за покровительством.
Капитан посмотрел на меня.
— Если я тот офицер, к которому ты обращаешься, — возразил я, — то я не признаю тебя; ты отрекся от верности своему отечеству, когда видел в том свои выгоды, а теперь вспоминаешь о нем, дабы избегнуть вполне заслуженного наказания. Будь уверен, что я не приму в тебе никакого участия.
— Я родился, — ревел матрос, — в Эрль-Стрит, в Севен Диальс35. Мать моя имеет там лавку. Я природный британец, и вы не имеете права наказывать меня.
— Вчера ты был янки и родом из Нового Лондона, а сегодня лавочник из Старого Лондона. После этого, брат, я имею право назвать тебя бездельником без отечества; но о праве мы поговорим в другое время, — сказал капитан, — а между тем, Дик Твист, начинай.
Твист исполнил приказание с ревностью и точностью, и когда дал три дюжины, которые не сделали бы бесчестия мастерской руке приятеля моего Геркулеса Фарнезского на бриге, Сам Калл сменил его. Сам распоряжался дивно и отпустил такое же число ударов, после чего негодяй, наревевшись вдоволь, был отпущен. Я не понимал, как капитан мог так явно подвергнуть бриг свой опасности, во-первых, соблазнивши людей изменить долгу и потом положившись на них.
— Посмотрим опять за погоней, — сказал капитан. — Черт возьми, судно это прямо держит на нас. Теперь я могу рассмотреть его бугшприт, когда он подымается, а полчаса тому назад видел только один фока-рей. Соломон, обрубите четверку с кормы.
Старший штурманский помощник взял небольшой топор; сильным ударом по шлюп-балкам он обрубил ходовые концы талей, и шлюпка упала на воду.
— Мы, я думаю, слишком глубоко сидим кормой, — сказал капитан. — Выбросьте за борт две кормовые пушки; ими, как видно, нам не придется защищаться, потому что должно быть, порядочная каналья гонится за нами.
Через несколько минут пушки отправлены были на свой последний покой, и после того в первые полчаса неприятель не так быстро догонял нас. Это случилось около половины третьего пополудни.
К янки опять возвратилась уверенность, и второй штурманский помощник напомнил капитану, что подбитый глаз его еще не отплачен.
— И не будет отплачен, — отвечал капитан, — покуда я командую судном. Что справедливо, то справедливо; нельзя наказывать за нанесенную обиду того, кто наперед предостерег. Томпсон, поди, стань здесь на корме.
Только что хотел он исполнить это приказание, как был схвачен шестью или восемью самыми беспокойными матросами, начавшими срывать с него курточку.
— Постойте, товарищи! — вскричали разом Твист и Калл. — Мы ни слова не говорили, когда приказывали нам сечь такого мерзавца, как лондонский лавочник. Но Томпсон не получит булавочной царапины на этом судне. Он один из нас; он лихой моряк, и если вы вздумаете наказывать его, то вместе с ним должны наказать нас и еще человек до пятидесяти. Но лопни мои глаза, если мы не бросим штурманского помощника вместо лага и не приведем к ветру, чтоб обождать фрегат.
Бунтовщики на несколько секунд побледнели от страха; но второй штурманский помощник, вскочивши на пушку, закричал:
— Кто на нашей стороне? Разве допустим мы, чтобы эти британцы угрожали нам?
— Да, если поступать справедливо, значит угрожать, — возразил я. — Но предостерегаю вас; вы в большой опасности. Я узнаю судно, которое вы считаете за американское, и хотя чувствую себя последним человеком в свете, чтоб сделать предательский поступок и привести бриг ваш к ветру, но советую вам не раздражать бульдога, который перервал только цепи своего хозяина из шалости и опять готов возвратиться к нему. Я гость ваш и потому верный друг ваш; употребляйте все свои силы, чтобы уйти от неприятеля. Я узнаю судно, настигающее нас, и если оно в самом деле то, какое я предполагаю, вам, при всем вашем старании, остается только время уложить свои веши. Будьте уверены, что вы проведете под собственным флагом не более двенадцати часов.
Слова эти усмирили их. Капитан, Грин и Соломон пришли на корму и к большему своему страху увидели ватерлинию преследовавшего их фрегата.
— Что теперь делать? — сказал капитан. — Он успел приблизиться к нам, пока люди стояли на корме в этом проклятом споре. Выбросьте за борт еще две кормовые пушки.
Приказание было исполнено с такою же скоростью, как и первое, но не принесло пользы. Капитан начал замечать, хотя я ясно видел это прежде, что, отрубивши шлюпку, висевшую на оконечности судна, подобно кулаку на конце коромысла безмена, и облегчивши бриг от тяжести двух задних пушек, угнетавших корму, он улучшил ход брига; но на этом должен бы был остановиться; выбросивши же за борт еще две задние пушки, поступил весьма неблагоразумно. Бриг слишком упал на нос, перестал слушать руля, рыскал и пошел чрезвычайно дурно. — Обрубите расхожие якоря, — сказал капитан, и якоря полетели б воду; избавившись от угнетавшей его носовой тяжести, бриг попрямился и пошел опять с прежнею скоростью; но неприятель успел между тем значительно приблизиться к нам. У капитана и команды оставалась одна надежна на темноту, и так как темнота эта приближалась, то я начал упадать духом, боясь, что мы можем уйти от преследования. Солнце находилось уже несколько времени под горизонтом; паруса гнавшегося за нами судна начали очерчиваться неявственно; наконец, все исчезло во мраке, и мы в течение двух часов вовсе не видели судна.
Я ходил по палубе с Грином и капитаном. Последний был в большом беспокойстве; он надеялся составить себе состояние и потом удалиться от трудов и забот морской жизни в какой-нибудь безопасный
