уголок западных штатов, устроить там небольшую ферму и вести жизнь частного человека. «Потому что я охотно сознаюсь, — прибавил он, — что жизнь эта, как видно, немногим лучше разбоя на большой дороге».
Не знаю, были ли нравственные чувства капитана вызваны приближавшейся опасностью, но скажу только, что, если читатель припомнит некоторые места истории моей жизни, он часто встретит и у меня подобный образ мыслей.
Оба капитана и старший штурманский помощник отправились в каюту, оставив меня на левом шкафуте против грот-мачты.
Они считали, что совсем разлучились уже с погоней, и потому совещание было весьма серьезнее и состояло в том, какой курс им лучше взять.
Глядя на них, я полагал, что все мои надежды на избавление из плена кончились, и думал уже о том, как бы мне попасть в Нью-Йорк.
В это время под видом подернуть брам-брас подошел ко мне матрос сзади и, повисши на снасти, вместо крика «э-го!», — прошептал: «Вы можете завладеть этим бригом, если вам угодно. Нас пятьдесят англичан, мы приведем его к ветру и подымем огонь, если вы скажете только слово и обещаете нам полное прощение».
Я сначала показал вид, что не слышу, но, оборотившись, увидел Твиста.
— Молчи, бездельник! — сказал я. — Ты думаешь искупить одну измену другой и осмеливаешься оскорблять честь морского офицера таким бездельническим предложением? Поди сейчас на свое место и считай себя счастливым, что я не скажу об этом капитану, который имеет теперь полное право выбросить тебя за борт, чего ты, по бесчисленному множеству своих преступлений, совершенно заслуживаешь.
Матрос скрылся, а я пошел пересказать этот случай капитану, прося его беречься измены.
— Поведение ваше, сэр, таково, — сказал капитан, — какого я всегда ожидал от британского морского офицера. Я откровенно скажу вам, что намерен уменьшить парусов, остаться под марселями и фоком и в темноте лечь на зюйд, придерживаясь, как можно круче, к ветру.
— Как вам угодно, — отвечал я. — Вы не можете ожидать моего совета и не поверите, если я скажу, что желаю вам полного успеха. Но будьте уверены в моем неизменном старании употреблять все средства к воспрепятствованию всякому недостойному намерению лишить вас командования судном.
— Благодарю вас, — сказал капитан печально и, не теряя более времени в бесполезных словах, скомандовал тихим, но твердым голосом:
— Убрать унтер и марса-лисели, а на марсах долой брам-лисели и пошел крепить брамсели.
Все это исполнялось с какою-то неимоверной скоростью, удивившею меня, привыкшего к проворству на военных судах.
Только одно сделано было не так. Вместо того, чтобы унтер-лисель убрать на палубу, ему позволили свалиться за борт, и он буровил несколько времени под левой скулой.
— Поставьте на брасы на левую! Брасопь реи, как можно круче, боцман! Руль на борт — приводите к ветру!
— На борте, сэр, — отвечал рулевой, и бриг приведен был в крутой бейдевинд на правый галс, но, казалось, не слишком скоро подавался вперед, хотя имел марсели, грот, фок, бизань и кливер.
— Я думаю, мы ушли теперь от него, — сказал капитан. — Что думаете вы, лейтенант? — И вместе с этим дал мне сильный, но дружеский удар по спине. — Ну, что ж вы скажете; не распить ли нам лондонскую бутылку вина, в особенности после трудов дня?
— Обождите немного, — сказал я, — обождите немного.
— Что вы смотрите там на ветре? — спросил капитан, увидя, что мои глаза обращены были на одно место.
Прежде нежели успел я ответить ему, Томпсон подошел ко мне и сказал:
— Там судно, сударь, — указывая на то самое место, на которое я смотрел. Капитан услышал это, и так как у страха зрение бывает всегда весьма быстрое, то сам он немедленно увидел судно.
— Бежать теперь бесполезно, — сказал он. — Мы пробовали идти с попутным ветром, когда бриг наш имеет наилучший ход, и судно это догоняло нас, а в бейдевинд тем более нечего надеяться; но все-таки с ровным ветром и без волнения мы должны бы идти лучше. Соломон, тут что-нибудь неладно, осмотрите-ка вокруг.
Соломон прошел по правой стороне и ничего не заметил; но, перешедши на подветренную сторону и посмотревши с баку за борт, увидел несколько парусины, висящей с сеток.
— Что это такое? — спросил он.
Никто не отвечал. Он посмотрел под руслень и увидел целый унтер-лисель, буровивший в воде.
— Нечего удивляться, что судно идет дурно, — сказал штурманский помощник, — тут достаточно, чтоб остановить самую конституцию. Кто убирал этот лисель? Но, ничего, мы разберем завтра. Подите-ка сюда, баковые.
Несколько американцев подошли к нему, но не с слишком большой поспешностью.
Бриг имел в то время столько ходу, что парус нельзя было выбрать из воды.
Между тем, как они тратили бесполезные усилия, на ветре показалась пушечная вспышка, раздался гул, ядро просвистало над нашими головами, и, как молния, ударило в бизань.
— Ура, старая Англия! — воскликнул Томпсон. — Тому, кто выпалил, отдаю выпить завтра мою порцию грога.
— Прикуси язык свой, английская каналья! — сказал второй штурманский помощник, — или я навсегда закрою твой рот для грога.
— Не думаю, — сказал Томпсон, — лучше послушайся дружеского совета, не пробуй.
Томпсон стоял тогда на небольшом рундуке, находившемся на корме; раздраженный штурманский помощник вскочил туда и схватил его за ворот. Во мгновение ока Томпсон освободился от него и одним ударом правой руки в живот столкнул его за борт на подветренную сторону. Он полетел, хотел ухватиться за бизань-шкот, но ему не удалось, и он погрузился в море, откуда более не показывался.
Все находилось тогда в замешательстве. Раздался крик: «Человек упал за борт! « Но тут последовал другой выстрел с фрегата, потом еще и еще выстрелы, быстро следуя один за другим. Во всеобщем страхе позабыли об упавшем за борт человеке. Один выстрел перебил заднюю грот-ванту; другой пробил шлюпку на рострах. Фрегат, очевидно, был недалеко от нас. Матросы побежали вниз за своими сундуками и узлами; капитан взял меня за руку и сказал:
— Сдаюсь вам, сэр, распоряжайтесь теперь, как вам угодно.
— Томпсон, — крикнул я, — отдай грота-шкот и гротовые брасы!
Между тем сам я побежал отдать грота-галс и буленя; грота-рей сам собою стал поперек. Томпсон достал фонарь и выставил его на правой раковине. Фрегат прошел ближе под ветром около нас, показав борт с стройным рядом пушек; он окликнул нас, и спросил, что за судно? Я отвечал, что судно называется «Чистокровный Янки» из Бостона, что оно легло в дрейф и сдается.
ГЛАВА XXI
«Моряку следует не рассуждать о государственных делах, — говорит Блек, — а не допускать иностранцев дурачить нас».
Фрегат прошел близко под ветром около нас, и чрез несколько минут шлюпка с него пристала к нашему борту. Посланный на ней офицер, для завладения призом, прыгнул на бриг и в одно мгновение был на палубе. Я принял его, рассказал ему в нескольких словах, что это за судно; представил капитана и Грина, рекомендуя обоих за оказанные ими мне прием и внимание, и потом просил оставить приехавшего с ним мичмана распоряжаться наверху, а самому спуститься в каюту.
Он тотчас отдал приказание мичману убрать грот и приводить судно в порядок. Пленным было приказано укладывать свои вещи и через час быть готовыми.
Когда подали огонь в каюту, лейтенант и я немедленно узнали друг друга.
— Боже мой, Франк! — сказал он. — Какими судьбами попал ты сюда?
— Эта история так длинна, что я не успею рассказать ее до завтра, — отвечал я. — Но позволь узнать, какой фрегат взял нашего янки? Мне показалось, что это «Р..»? И кем служит на нем друг мой, Тальбот?
— Ты отгадал, — отвечал он, — это «Р…». Мы на станции у мыса Доброй Надежды. Я старшим
