лейтенантом на фрегате и представлен к чину за дело на Баскских Рейдах.
— Сердечно сожалею, что ты давно не получил этого чина, уже выслуженного тобою с таким благородным рвением; но займемся теперь призом. Пойдем посмотреть пленных. Не хочешь ли ты сам возвратиться на фрегат, взявши с собой несколько выбранных мною матросов, как самых возмутительных и ленивых, а я останусь на призе и употреблю всевозможное старание приготовить его к рассвету вступить под паруса, и тогда, если угодно будет капитану Т…, приеду представиться ему.
Он согласился на это. Выбранные мною матросы были посажены в шлюпку, а четыре гребца вышли из нее мне в помощь. Мы скоро привели все в порядок. Шлюпка с фрегата пришла к нам за новыми людьми, и взяла еще около двадцати пленных; посланный на ней мичман передал мне вежливое приветствие от капитана, приказавшего ему сказать мне, что он очень рад оставить судно в таких хороших руках и ожидает меня к завтраку в восемь часов; он приказывал также поднять два огня в равной высоте на грот-вантах, когда я буду совсем готов, и потом, приведя на норд, держать этим курсом под всеми парусами.
В 4 часа по полуночи мы кончили все работы; сделали сигнал и начали держать на наветренную раковину фрегата. Я заснул на два часа; был разбужен в шесть, оделся и в половине восьмого приготовился ехать на фрегат. Я слышал, как барабан и флейта сзывали на кем людей для расклички по ордонансу, и эти звуки, после голоса Эмилии, были для меня самые сладостные, какие я когда-либо слышал. Слезы благодарности Богу за возвращение меня опять под флаг возлюбленного отечества текли у меня по щекам. Фрегат лег в дрейф; вскоре потом была спущена на воду гичка и прислана за мной; гребцы были в чистых белых курточках и брюках, в опрятных соломенных шляпах и парусинных башмаках; на корме гички был раскинут коврик. Я немедленно сел в нее, и сердце мое трепетало от восхищения, когда я приставал к борту фрегата, и унтер-офицер просвистал мне фалрепных.
Капитан и офицеры встретили меня со всевозможным радушием и дружеством, которое мы всегда оказываем друг другу в подобных случаях. Капитан задал мне тысячу вопросов, а лейтенанты и мичманы окружили, чтоб слушать мои рассказы.
Команда фрегата также с нетерпением желала узнать наши приключения, и потому я просил капитана послать гичку за Томпсоном, чтобы он пособил мне удовлетворить общее любопытство. Гичка была послана, и храбрый, честный Томпсон прибыл на фрегат. Первые слова его были:
— Кто сделал первый выстрел по призу?
— Мистер Спирс, солдатский старший лейтенант, — отвечал один из матросов.
— Итак, мистер Спирс должен сегодня выпить мою порцию грога, — сказал Томпсон, — я сказал это вчера и никогда не отказываюсь от моего слова.
— Я готов побожиться в этом, — сказал капитан Петерс. — Я знал благонамеренных людей, и ты один из них; знал также людей злонамеренных, и один из подобных направлен тобою прошлую ночь рассчитываться на тот свет. Счастье твое, что ты отправил его, потому что этот человек умертвил бы тебя огнем, мечом или ядром, и это так же верно, как то, что ты стоишь теперь здесь. Я не слышал и не знал никого, кто бы безнаказанно ударил или оскорбил Пеледжа Освальда. Он был уроженец Кентуки, на Orio, где имел собственность, или, как мы называем, был «squated»; но убил там из ружья двух человек за то, что они не соглашались поменяться с ним землею, и выколол глаз третьему за противоречие во мнении по какому-то ничтожному случаю. Эти подвиги заставили его оставить то место, потому что не только полицейские чиновники преследовали его, но и человек, потерявший глаз, навострил другой для поимки виновного, и Пеледж, конечно, имел бы пулю в лоб, если б не убежал в восточные провинции и не поступил опять на судно, для чего он первоначально и воспитывался. Я не знал всей его истории, пока нам не пришлось служить вместе. Его наверное предали бы смерти; но он скопил несколько призовых денег и умел откупиться от своих гонителей. Я не взял бы его к себе на судно в следующее крейсерство, если б Богу угодно было благополучно возвратить меня домой.
Покуда Петерс рассказал эти подробности о покойном своем мете, капитанский завтрак был изготовлен, и оба американские капитана были приглашены к нему Когда мы спустились по трапу в батарейную палубу, Петере и Грин с удивлением смотрели на ее чистоту и простор, на орудия и на прекрасное соединение полезного с приятным, встречаемое иногда на наших военных судах и невольно поражающее глаза. За капитанским завтраком не было ничего особенного, кроме чистоты, изобилия, радушия и дружества.
Разговор коснулся до числа людей на приватире, их происхождения и искусства.
— Все они хорошие моряки, — сказал Петере, — исключая десятерых негров.
— Мне кажется, некоторые из них англичане, — сказал я.
— Я не берусь разбирать их, — отвечал осторожный американец. — Весьма трудно узнать человека, долго прожившего в обеих землях, родом ли он из Бостона в Линкольншире, или из Бостона в Массачусетс и, может быть, они сами того хорошенько не знают. Мы никогда не спрашиваем об этом у матроса, поступающего к нам на судно.
— Вы имеете множество наших матросов в ваших купеческих и военных судах, — сказал наш капитан.
— Да, — сказал Грин, — и, кажется, никогда не будем иметь в них недостатка, и потому что вы сами вербуете их для нас.
— Мы вербуем для вас? — возразил капитан Т. — Что вы под этим разумеете?
— Ваша вербовка наполняет наши корабли, — отвечал американец. — Матросы ваши не хотят покоряться ей, и наверное из каждых двух человек, взятых вами силою, один поступает к нам охотником.
Петере горячо спорил против этого и, казалось, был недоволен Григом за сделанное им объяснение.
— Зная, как снабжены людьми и купеческие наши суда, — возразил Грин, — я не имею причины сомневаться в этом и готов присягнуть, что более двух третей служащих у нас матросов — беглецы из британского флота, потому собственно, что их там приневоливали. Вы, Петере, говорили при мне однажды то же самое. Посмотрите на вашу команду.
Петерс не мог более противоречить. Он жестоко рассердился на Грина, упрекал его в обнаруживании того, что британский офицер никогда не должен бы был знать, и хотя соглашался, что Америка смотрела на нашу систему приневоливания, как на главнейшее средство к сформированию своего флота, но сожалел, что важный секрет этот мог быть передан американцем.
— Что касается до меня, — сказал Грин, — я чувствую себя так много обязанным этому храброму молодому англичанину за оказанные мне милости, что навсегда останусь другом его и его отечества, и дал себе клятву никогда не поднимать оружия против Великобритании, пока не потребует того нападение на мое отечество.
По окончании завтрака мы вышли наверх; фрегат и призовое судно лежали тогда в дрейфе, работы кончились, все гребные суда были подняты, пленные и их багаж перевезены, и когда команду приватира поставили на фрегате во фронте, многие из матросов были узнаны, и им доказали, что они англичане. На делаемые упреки в таком предосудительном поступке, они отвечали, что за взятие приватира обязаны были им, потому что они нарочно выпустили за борт унтер-лисель и оставили его буравить в воде, чем весьма много задерживали ход судна.
Капитан Петере, услыша это, удивился, а капитан фрегата заявил ему, что всегда надо ожидать подобного поступка от негодяев, изменивших своему отечеству; потом, обратившись к пленным, сказал:
— Бесчестие первого вашего преступления едва ли может быть чем-нибудь увеличено; но измена ваша новому правительству, добровольно признанному вами, делает вас недостойными названия людей; вам даже не принадлежит та жалкая услуга, которую вы себе приписываете, потому что с той минуты, как мы увидели бриг, мы не теряли его из виду, и когда лег он в бейдевинд, были уверены, что он наш.
Люди повесили головы; им было приказано разойтись. Ни один человек из фрегатской команды не принял их к себе в артель; но с настоящими американцами обходились весьма дружески.
Мы направили путь в Симон-Бей, куда пришли через неделю после этого происшествия.
Бывший там на станции адмирал не хотел предавать преступников военному суду. Он говорил, что их поступок подлежал ведению гражданских законов, и потому он намерен отправить их в Англию, где лорды адмиралтейства поступят с ними, как признают за лучшее.
«Чистокровный Янки» был передан вице-адмиральскому правлению в Каптоуне, признан значительным призом, и будучи весьма хорошим судном, поступил в казну. Его начали исправлять, и адмирал был так ко
