своим тюремным опытом. Вдвоем они долго обсуждали множество новых приемов и методов работы, которых следует придерживаться, чтобы избежать тюрьмы.
Грандиозный план уже рождался в их умах, когда в начале июня 1916 года Сальваторе Луканиа был задержан в биллиардной на 14-й улице при попытке доставить наркотики уже известным полиции наркоманам. Полицейские обнаружили в одной из шляп, изготовленных у Макса Гудмана, ампулу, содержащую два грамма героина. 26 июня 1916 года Луканиа был без проволочек осужден нью-йоркским уголовным судом, компетентным рассматривать дела лиц, признавших предъявленное им обвинение.
Мать Сальваторе была безутешна, но заступничество его хозяина, Макса Гудмана, всячески пытавшегося оправдать его, произвело большое впечатление, и Сальваторе был приговорен только к одному году заключения в исправительной тюрьме Хэмптон-Фармс.
В тюрьме он был кротким как овечка. Он взбунтовался только один раз: заключенные сразу же стали называть его Саль, затем его переименовали в Салли и стали добиваться, чтобы он подчинился сложившейся тюремной практике, когда более сильные господствуют над слабыми. Реакция Сальваторе была устрашающей. Даже охранники воздержались от представления рапорта.
Освобожденный за примерное поведение на исходе шестого месяца заключения, Сальваторе Луканиа вышел из Хэмптон-Фармс накануне рождественских праздников. Он рассказывал потом: «Я решил никогда больше не попадаться. Я твердо решил, что покончу с собой, если они опять попытаются упрятать меня за решетку».
Друзья в честь его возвращения организовали небольшое торжество. Не успел Фрэнк Костелло, подняв бокал, произнести первые слова: «Я поднимаю тост за долгую свободную жизнь Саля и за то…», как Луканиа резко оборвал его:
– Я требую, чтобы с сегодняшнего дня все звали меня Чарли… Первый, кто промахнется с моим именем, пусть знает, что я не промахнусь и напишу его имя на его могиле…
Повеяло холодом. Но все тем не менее остались и допили, смакуя, последнюю бутылку самого лучшего французского шампанского «Мойэ э Шандон», которое могли себе позволить лишь богатеи и миллионеры, какими они сами хотели стать, хотя не могли выговорить даже название этого дорогого напитка.
Удобно устроившись, с сигарами во рту, они предались воспоминаниям о подвигах молодости, хотя в среднем им было всего лишь по двадцать лет. Из подростков они уже превратились в мужчин. Они ни в чем не сомневались и хотели составить себе «имя». Они хотели этого столь сильно, что все, кроме Бенджамена Сигела, уже решили с этой целью изменить свои собственные имена.
Франческо Кастилья стал Фрэнком Костелло.
Мейер Суховлянский, уроженец города Гродно, просто укоротил фамилию и стал Мейером Лански.
Более скрытный, более честолюбивый, более хитрый и недоверчивый Сальваторе Луканиа подбирал такое имя, чтобы ни у кого не возникало сомнений в его мужественности. В этот вечер и появилось имя Чарли. Он не ошибся, смутно понимая, как важно правильно выбрать имя, он, которому впоследствии предстояло стать Чарли Лаки Лучиано.
Кто же были эти люди?
Фрэнка Костелло отличали невысокий рост, открытый и широкий лоб, коротко подстриженные волосы, карие глаза, крупный нос и тонкие губы. Он был сдержан, обладал трезвым умом и дипломатическими способностями.
Мейер Лански – маленький, тщедушный, злобный, с изможденным лицом человека, которому суждено голодать до скончания века. Глаза у него были такими же черными, как и волосы, огромные уши оттопыривались. Пронизывающий собеседника взгляд заставлял забывать об его огромном носе, бледном лице и только следить за его отвислой губой, которая чуть вздрагивала, роняя с трудом выговариваемые слова.
Бенджамин Сигел походил на симпатичного подростка: брюнет с аккуратно уложенными волосами, с пробором на левой стороне, миндалевидными, красивыми глазами под темными бровями. У него были небольшие уши, нос с горбинкой, чувственный рот, тридцать два белоснежных зуба, уцелевших в самых яростных схватках. Настоящий красавчик, который вполне мог бы сделать карьеру в Голливуде. Он сделает карьеру, но благодаря той особой первой роли, которая будет принадлежать только ему одному. Самые огромные контракты, о которых не принято говорить громко, попадут в его карман. Женщины не могли ни в чем ему отказать, и поэтому он никогда не интересовался их мнением. Весьма сообразительный, он выводил из себя своих противников невыносимой спесью, цинизмом и язвительностью. Его крайний эгоцентризм не исключал поступков, казалось бы, продиктованных великодушием. Но это были только приступы, хотя они и случались. Как, впрочем, и приступы жестокости, которые были ему более свойственны и благодаря которым он получил прозвище Багс или Багси (Клоп),[20] однако произнести его больше одного раза, в присутствии Сигела не удавалось никому, так как посмевшего сделать это ожидала смерть.
Самым непостижимым из всех оставался Чарли Луканиа. Копна темных волос, зачесанных назад. Скулы высокие и широкие, лицо, суживающееся книзу, глаза темные, видящие все и ничего. Правильный нос. Хорошей формы рот. Среднего роста, худощавый, стройный, со скупыми, тщательно рассчитанными движениями, неторопливый, он производил впечатление человека, участвующего в опасной транспортировке не менее тонны динамита.
Все они были разными, но цель у них была одна.
Несмотря на то что они не походили один на другого, они нашли друг друга и настолько преуспели, что добродетельной Америке не суждено уже было избавиться от засилья преступности и коррупции.
Фрэнк Костелло, Мейер Лански, Багси Сигел, Чарли Лаки Лучиано – эти четверо и составили пять пальцев руки дьявола. Эта черная окровавленная рука задушит даже всемогущую мафию.
Глава вторая. Дело поважнее, чем у Генри Форда
«Банда четырех» вскоре отказалась от мелких барышей и принялась за более крупные аферы. В результате всякого рода махинаций был сколочен капитал в три тысячи двести долларов. Сумма в ту пору довольно значительная, которую членам банды хотелось сохранить, не подвергаясь при этом риску.
Мейер Лански предложил открыть счет в Банке Соединенных Штатов, учреждении Лоуэр Ист-Сайда, о котором хорошо отзывался его дядя.
Фрэнк Костелло фыркнул:
