расстававшегося с охраной, можно было только ценой собственной жизни. Поэтому Лучиано пришлось очень тщательно продумать план нанесения удара. Выход, сам того не ведая, подсказал Мейер Лански, когда решил посетовать на изводившие его всякого рода финансовые проверки:
– Эти мерзавцы из финансового контроля думают, что им все позволено. Вчера они опять приперлись ко мне, опять новенькие, растолкали охрану у входа, сорвали входную дверь и дверцы на шкафах, выбросили все из ящиков и конфисковали все, что хотя бы отдаленно напоминало расчетные ведомости. Ты не можешь себе представить, какую неразбериху и беспорядок они мне устроили…
Лаки Лучиано неожиданно оживился:
– Повтори-ка, что ты сказал, мой старый Мейер… А скажи, как они выглядели, эти типы?
Мейер Лански ответил не задумываясь:
– Ты наступаешь мне на больную мозоль, Чарли. Все они были, как и я, евреи. Ведь ты и сам знаешь, что у администрации евреи пользуются хорошей репутацией. Они свободно оперируют с цифрами. Из них получаются прекрасные бухгалтеры и счетоводы.
– И твои охранники их пропустили? Мейер пожал плечами:
– Тебе хорошо шутить! У каждого в одной лапе пистолет 38-го калибра, в другой – блестящая бляха агента финансового управления. А ты бы хотел, чтобы мы их шлепнули для округления счета?
– Нет! Конечно, нет. Я даже рад, что вы их не тронули, этих субъектов. Ты даже представить не можешь, как это меня устраивает…
Когда Сальваторе Маранзано все подготовил, он назначил встречу Винсенту Коллу в зале ожидания большого центрального вокзала. Там его соответствующим образом проинструктировали. На следующий день в 14 часов к Маранзано должен был прийти Сальваторе Луканиа. На встречу с доном его преемник не позволит себе опоздать… Коллу остается только взять его на мушку. Главное – не промазать. Столь абсурдное предположение вызвало у Колла улыбку, которая позволила ему лишний раз продемонстрировать свои прекрасные белые зубы.
Телохранители Сальваторе Маранзано знали о готовящемся покушении: это нужно было для того, чтобы создать Коллу соответствующие условия. Среди них особым доверием пользовался один, бывший боксер Джироламо Сантукси, выступавший на ринге под именем Бобби Дойл. Вряд ли кто-нибудь может сказать, что произошло с Бобби Дойлом, по голове которого так долго колотили его соперники по рингу. Важно то, что он отправился к Лаки, чтобы извиниться, что он намял ему бока и раскрошил зубы на Статен-Айленде. Он рассказал о деталях намечаемой операции. Чарли Лаки с благодарностью принял к сведению ценную информацию, и Бобби Дойл перешел в его лагерь.
Памятным днем, о котором пойдет речь, стал день 10 сентября 1931 года. Начиная с 13 часов 30 минут Маранзано находился в холле своей конторы на Парк-авеню, 230. Он сидел на диванчике, обитом «чертовой кожей», поглаживая круглое колено своей секретарши Грейс Самюэлс и давал последние наставления пятерым телохранителям:
– Луканиа придет в сопровождении Дженовезе… Если Колл окажется недостаточно проворным, чтобы уложить сразу обоих, вы не вздумайте вмешиваться. Джироламо спрячется в нижнем зале, он не даст уйти ни Луканиа, ни Дженовезе. Я могу положиться на него.
В 13 часов 45 минут дверь в контору отворилась так стремительно, что достать свои кольты смогли только двое самых проворных телохранителей. Запыхавшийся Томми Луччезе успокоил их жестом, потом взял за руку Маранзано, который уже успел подняться с диванчика.
– Мне необходимо сообщить тебе кое-что срочное… Том Гальяно замышляет странные дела…
Маранзано в раздражении начал орать на него:
– Я занят… Катись отсюда… Я вернусь часам к пяти.
Но Луччезе не отпускал его руку.
Дверь вновь распахнулась. В комнату буквально ворвалось четверо людей, трое из них с пистолетами в руках. Четвертый размахивал карточкой в целлофане, на которой виднелся полицейский значок.
– Агенты федеральной полиции… Финансовый контроль. Всем оставаться на местах.
Луччезе показал на Маранзано и отпустил его руку.
Трое «агентов» выстроили телохранителей у стены, разоружили их, затем окружили дона Сальваторе, подталкивая его к дверям кабинета.
– Не беспокойтесь, если все в порядке и нет ошибок…
Ошибок не было.
Едва только двойные, обитые железом двери закрылись за ними, четверо убийц, отойдя от Маранзано на некоторое расстояние, достали ножи с длинными лезвиями. Огорошенный, с вытаращенными глазами, он, безусловно, испытывал в этот момент еще большее отчаяние, чем его любимый герой Юлий Цезарь, узнавший о предательстве Брута. Он завопил. Окружавшие его люди, которые намеревались его прикончить, принадлежали к самой ненавистной для него расе. Сомнений не было – это были евреи. Первым ударил Рильз, затем Левин, но его кинжал скользнул по ребру. Он грязно выругался, так как поранил пальцы, вытаскивая нож. Ирвинг Гольдштейн трижды вонзил свой нож в грудь Маранзано, который тут же рухнул на спину. Багси Сигел в молчании склонился над ним. Кончиком ножа он резким движением полоснул по правой стороне его лица у самого подбородка.
– Это напоминание о Лаки, подлюга! Он просил меня передать, что это тебе от бамбино…
Дон Сальваторе так взвыл, что Багси перерезал ему горло, отпрыгнув в последний момент, чтобы на него не попала хлынувшая кровь.
– Свинья, – выругался Сигел.
– Похож, – усмехнулся Рильз, выпустив на всякий случай две пули в голову и две туда, где у Цезаря мафии должно было находиться сердце.
Все четверо спокойно вышли.
