— Не снимайте ее с себя. Здесь микрофон. Я должен слышать вас. В случае опасности подстрахую. Удачи вам.
Татьяна немного успокоилась. В ней вновь проснулся азарт игрока. Трошин умел успокаивать людей.
Пациенту не принято отказывать, и доктор Зарецкий разрешил Сарафанову курить в своей палате. Предварительный осмотр, анализы и исследования остались позади. Пришло время назначить срок операции. Но некоторые обстоятельства изменились, и врач с пациентом думали о другом. В воздухе повисло напряжение.
Разговор начал профессор.
— Полагаю, Павел Матвеевич, что смогу обрадовать вас. Диагноз, поставленный вашими врачами, не соответствует действительности. У вас абсолютно здоровые почки, и никакой операции не потребуется. Вы проживете очень долго, если не погубите себя вредными привычками. Употребляйте поменьше алкоголя. Ваша печень не в лучшем виде. Советую бросить курить. В левом легком есть небольшое затемнение. В остальном ваш организм здоров. Сильное, крепкое сердце, никаких отклонений в пузырях, отличная кровь, но слабые мышцы. Теннис, бассейн, легкие пробежки, побольше движений. Это все, что я могу вам сказать. Аванс будет возвращен.
Сарафанов откинулся на спинку кресла.
— Аванс останется у вас, Борис Михайлович. Вы также получите двести тысяч за операцию и пятьдесят за донора.
— Но я уже сказал…
— Все знаю. От вас много не требуется. Вы должны назначить срок операции.
Скажем, через два месяца. Меня это устроит. Об этом должны знать все. Но только мы с вами будем в курсе, что операция не состоится. Два месяца большой срок, и нет смысла загадывать, что с нами произойдет за этот период времени. Вы хорошо знакомы с членами нашего клана, многие лечились у вас и бывали на консультациях. Можно сказать, вы наш семейный доктор. В стане клана творятся страшные вещи. За две недели погибли два очень влиятельных человека. Кто-то имеет на нас острый зуб. Я не хочу стать следующим. Если среди членов клана пройдет информация о назначении мне серьезной жизненно важной операции, то со мной не будут торопиться. Меня оставят на закуску. Мне необходимо иметь в запасе время, чтобы самому вычислить, от кого исходит опасность, и предотвратить ее. Если вы согласитесь на мое предложение, то продлите мне жизнь и получите взамен неплохие деньги. Сегодня гуманность врачей стоит денег.
Зарецкий взял со стола карандаш и долго вертел его в руках.
— Я не хочу вмешиваться в политику. Это не мое дело. Я врач, и не более того.
— Вы врач. Я предлагаю вам продлить мне жизнь. Жизнь, которая нужна здоровому, крепкому организму. За это вам предлагают деньги. Я в курсе цен на оборудование. Вам доставляли его из Японии, Германии, Америки. Этим занимались Докучаев и Пичугин. Но теперь их нет. Они были моими друзьями, и у нас общие связи. Жаль, если поставки прекратятся.
— Какие вы можете дать гарантии?
— Не сразу сказка сказывается, не сразу дело делается, но у руля остался я один. Больше вам надеяться не на кого.
— Такое сотрудничество меня бы устроило.
— Конечно, это же не политика. Это забота о ближнем и процветании науки.
Жизнь так коротка, а планы так велики, идеи безграничны. Как жаль тратить время на быт и бюрократию.
Зарецкий бросил карандаш на стол.
— Мне придется заказывать на вас донора. Иначе в операцию никто не поверит. Ваш юрист Тихомиров знает систему. В деле участвует и бывший подполковник Вихров.
— Пусть работают. Они получают проценты. А мы сохраним жизнь донору. Ведь не будете вы утверждать, что донор останется живым после того, как вы вынимаете у него сердце и вставляете его в чужое тело.
Зарецкий нахмурил брови.
— Примитивный взгляд. Я смотрю на вещи с других позиций. Сейчас решается будущее медицины. Мы идем на сотню шагов впереди и врываемся в те сферы, когда на пути появится горизонт бессмертия. Как можно думать о каких-то отдельных особях, когда речь идет о миллиардах жизней!
— Конечно. Гений может себе позволить искать горизонты вечности и не смотреть под ноги, когда топчит муравьев. Никто не спорит. Я готов помогать вам своими скромными возможностями, чтобы вас не заедал быт, бюрократия и глупые законы. Вы согласны на такой союз?
Зарецкий встал.
— Операция назначается на первое декабря.
Сарафанов приподнялся с кресла.
— Спасибо, профессор. Об этом будут знать все, а цыплят по осени посчитаем.
— Счастливого пути.
— Могу я проститься с Андреем? Мне очень понравился ваш сын.
Доктор коротко кивнул.
— Ван Ли проводит вас в его мастерскую.
Лицо отца помрачнело и стало серым.
Половина крыши была застеклена, и солнечный свет заливал огромное пространство чердачного помещения. Здесь не ставили перегородок, не вешали дверей. Деревянные опоры, паркет, обшитые вагонкой стены, уходящие под своды крыши. Простор, чистота и огромное количество картин. Яркие, малопонятные полотна, но в них чувствовалась какая-то притягательность и теплота.
Молодой человек сидел возле окна в дальнем углу зала. Перед ним стоял мольберт с холстом, палитра и огромное количество красок и кистей, разбросанных вокруг раскладного стула, под ногами лежал огромный пес. Завидев чужака, собака приподняла голову и зарычала, показывая огромные белые клыки.
Андрей оглянулся, узнал Сарафакова, взялся за ошейник и, подтащив упрямого зверя к окну, пристегнул к ошейнику цепь.
— Странно. Ральф никогда не рычит. Обычно он ведет себя с достоинством.
— Дело в ом, что я не терплю собак, и они отвечают мне тем же.
— У меня с животными великолепный контакт. Полное взаимопонимание. Нас сближает одиночество.
Сарафанов приблизился к художнику и поздоровался.
— Я вас побеспокоил? — спросил Сарафанов.
— Вовсе нет, — улыбнулся Зарецкий-младший и сел на свой раскладной стульчик. — Рад вас видеть. Павел. Общение с новыми людьми очень интересно.
Жить затворником трудно, но и в этом есть своя прелесть. Созерцание приводит к размышлениям, а размышления — к пониманию мира. Каждый видит его по-своему.
Уверен, что вам непонятны мои работы. Это передача мыслей на расстоянии. Тот, кто улавливает биотоки моего мозга, может многое прочитать в моих картинах.
— Похоже на закодированные письма будущему поколению.
— Мы ничего не знаем о наших потомках. Скорее всего, нас будут считать примитивистами и мы не заинтересуем их.
— Кто-то сказал, что искусство вечно. Я мало что смыслю в нем, но запах красок мне очень нравится. В студенческие годы я увлекался театром. У нас была своя студия, и ее вел замечательный актер и педагог. Меня даже считали способным парнем. Но больше всего я любил переодеваться, наклеивать усы, надевать парики, налеплять носы и делать кошмарные шрамы. Проводишь кисточкой с театральным клеем по щеке — и шрам готов. Клей высыхает, стягивает кожу, и получается рубец. Мечтал сыграть Овода.
— Романтическая роль. Но актером вы не стали, а сделались финансистом. Какой перекос.
— Надо мной никогда не было сильной руки, такой, как у вашего отца, например. Я оставался свободным и нецелеустремленным парнем. Уехал в Москву из деревни, а в институт поступал за компанию с приятелем, с которым познакомился в поезде.
