преступлений. Представляете, как я себя должен чувствовать, допрашивая самого Трифонова в качестве свидетеля? Нам крупно повезло.
— Я это уже понял, Борис Ефимыч. С чего начнем?
— Как обычно, с опроса. Ваш вечный спутник капитан Забелин здесь?
— Куда же ему деваться.
— Пока я сюда ехал, мне по мобильнику уже доложили ситуацию. Главный режиссер на месте. Надо собраться у него в кабинете со всем составом исполнителей, помрежем и начальниками цехов. Рабочие, мебельщики, осветители, а главное — реквизиторы. Костя Забелин очень хорошо и аккуратно ведет протокол. Я сегодня без дознавателя, вы тоже без укомплектованной бригады, судя по тому, что делается на сцене. Вот из этого и будем исходить.
— А меня вы хотите оставить на закуску? — спросил Трифонов.
— Нет, Александр Иваныч, я хотел бы вас попросить присутствовать при первом знакомстве с труппой театра. Вас сам Господь послал нам.
Кабинет главного режиссера, директора и владельца драматического театра «Триумф» в одном лице напоминал по своим размерам репетиционный зал.
Шесть окон, занавешенных темно-синими бархатными портьерами, сверкавшая паркетом центральная часть, вполне пригодная для постановочной площадки, мягкие стулья вдоль стен, увешанных портретами великих театральных деятелей всех поколений, и огромный дубовый стол в дальнем углу.
Как это ни странно, но за спиной руководителя висел портрет Президента, а не Станиславского.
Стулья перед столом отсутствовали, это подчеркивало, что с хозяином кабинета Всем приходилось разговаривать стоя.
Но может быть, такие занятые люди, как Грановский, не имели времени на душещипательные беседы и намеренно не позволяли расслабляться своим подчиненным?
В кабинете шел свойственный актерам импульсивный разговор на повышенных тонах, когда к ним присоединились следователь из прокуратуры Борис Судаков в сопровождении оперуполномоченного из МУРа Константина Забелина и пожилого человека в твидовом старомодном пиджаке и, похоже, в своем единственном галстуке, видавшем лучшие времена.
Грановский так и не понял, кто этот прихрамывающий лысоватый тип — то ли он свидетель, то ли следователь. В конце концов, большого значения это не имело, так как командовал парадом Судаков.
— Прошу извинить меня, господа. Вынужден вмешаться в вашу творческую, далекую от печальных будней жизнь. С этой минуты театр превратился в обычное место происшествия и вам придется смириться с некоторыми неудобствами, связанными с расследованием убийства одного, точнее одной, из ваших коллег. Приношу свои соболезнования, а сейчас имею ко всем огромную просьбу оказывать посильную помощь следствию. Чтобы работа не превратилась в диспут или стихийный митинг, нам надо организовать ее правильно. Мне очень хотелось бы оставить здесь руководителя театра — уважаемого Антона Викторовича и человека, который принес оружие в театр.
Кто-то хотел задать вопрос, но Грановский хлопнул в ладоши, и хлопок возымел силу волшебной палочки. Люди тихо встали и двинулись к дверям.
— Прошу никого не уходить и оставаться в приемной, мы опросим каждого по мере необходимости. И не стоит тратить время на беготню с третьего этажа вниз, потом наверх. Все входы и выходы блокированы милицией. Без моего указания никого из помещения не выпустят.
На одном из стульев осталась сидеть женщина с очень яркой внешностью. Возраст определить было невозможно из-за чрезмерного количества грима. Судаков спросил:
— Вы заняты в этом спектакле?
— Да, я играю мать героини.
— Представьтесь, пожалуйста.
— Хмельницкая Ирина Аркадьевна.
Женщина сидела между третьим и четвертым окнами, по центру кабинета. Судаков взял стул и поставил его перед актрисой. Забелин достал блокнот и сел рядом с дамой. Трифонов скромно отдалился и устроился в стороне.
Главный режиссер оказался отрезанным от событий. От группы его отделяло метров семь — восемь. Он тут же почувствовал себя лишним в собственных владениях, что не могло длиться более одной минуты.
За несколько мгновений Грановский сократил расстояние и с деловым видом сел рядом со следователем.
— Уважаемая Ирина Аркадьевна, скажите, пожалуйста, это вы принесли револьвер в театр?
— Да, я. Мы его купили, — она кивнула на Грановского.
— Постарайтесь как можно подробнее рассказать, как он попал к вам в руки, а потом в театр.
Женщина выглядела очень устало и испуганно. Она то и дело косилась на своего руководителя и немного жеманничала, что не соответствовало ее внешности, — обычно подобные ей женщины чувствуют себя достаточно уверенно и отлично знают себе цену. Похоже, она примеряла на себя новый образ и показывала режиссеру, что способна на любые роли, далекие от ее амплуа.
— С Нелли Васильевной я познакомилась в августе. Я возвращалась с курорта в Москву, а она села на поезд не то в Курске, не то в Орле. Мы ехали в одном купе. Разговорились, познакомились. Очень обстоятельная, милая старушенция из старой гвардии интеллигентов, уцелевших от сталинских репрессий. Живет одна на Сивцевом Вражке в однокомнатной квартире. Вдова. Очень нуждается. Узнав, что я актриса, пригласила меня к себе на чай. Сказала, будто у нее очень много всякого старья, пригодного для реквизита. С ее гардеробом можно ставить Островского. Она готова продать нам большую часть за сущие гроши. Я не равнодушна к антиквариату и буквально через пару дней позвонила ей. Она позвала на чай. У меня сложилось впечатление, будто я попала в прошлый век. Пару вазочек я у нее купила для себя и обещала поговорить с директором о платьях. Они выглядели слишком ветхими. А когда она рылась в комоде, я увидела этот пистолет. Он показался мне очень красивым и эффектным. Я ей сказала, что мы ставим детектив, и попросила продать его. Она не хотела — память о покойном муже. Я рассказала эту историю Антону Викторовичу, и он тоже загорелся. В итоге она согласилась.
— Еще бы! — гордо заявил Грановский. — Я выложил ей за эту штуковину пятьсот долларов.
— Не очень много, — тихо сказал Трифонов. — Настоящий коллекционер выложил бы не задумываясь не меньше трех тысяч. Выгодный вклад капитала. А где вы взяли патроны?
— У Нелли Васильевны была коробка с патронами. Двадцать девять штук.
— Полная коробка? — переспросил Трифонов.
— Нет, одного патрона там не хватало.
— И что вы сделали с боевыми патронами?
— Да все очень просто, — влез в разговор Грановский. — Я пошел к нам в подвал. У меня здесь работают свои слесари, механики, даже сварщик есть. Слесарь удалил пули, высыпал порох, и в итоге остались только гильзы с капсюлями. Эффект выстрела сохранялся, но из ствола вылетало только пламя. Мы достигли необходимого эффекта. Меня ужасно раздражает, когда на сцене солидного театра с дорогой декорацией хорошие актеры стреляют из стартовых пистолетов. Грубая фальшивка, видная даже с галерки.
— Сколько выстрелов вы сделали?
— С сегодняшним шесть, — уверенно заявил режиссер. — Осталось двадцать три выстрела. Но слесарь обещал мне сделать к этим гильзам новые капсюли, и их можно будет менять. Главное, чтобы спектакль имел успех, а то патроны и не понадобятся. Но я думаю, пьеса выдержала экзамен. Билеты проданы на месяц вперед. Тут, конечно, заслуга автора имеет немаловажное значение. Его детективы издаются массовыми тиражами.
— Извините за невежество, а кто же написал пьесу?
— Петр Колодяжный, на сегодняшний день один из самых читаемых авторов. Вам, разумеется, известно, что он ваш коллега и работает на Петровке. Майор милиции, оперативник и отличный писатель. В драматургии он впервые пробует свои силы, но, как только пьеса попапа мне в руки, я понял, что она обречена на успех. Талантливая работа, громкое имя, хорошие артисты, популярный театр, что же еще нужно?! Беспроигрышная афиша!
— Согласен, — остановил пыл Грановского Судаков — а у кого хранился револьвер и патроны?
