— Возьми с собой пару ребят и понятых не забудь пригласить, — строго добавил Тимохин. — Мы провели слишком беглый осмотр. Покопайся в квартире как следует. И не забудь сфотографировать и запротоколировать все, что вы там найдете. Вперед!
— Скажите, — не обращаясь ни к кому конкретно, заговорила Задорина, после того как вышел лейтенант, — а кто вызвал милицию? Я опрашивала соседей, но те ни о чем понятия не имеют. Кто-то звонил дежурному, значит, есть свидетели?
— Сказали женским голосом, — ответил Тимохин, — что в квартире убивают людей, назвали адрес и бросили трубку.
— Любопытно… — протянула Ксения. — Мальчик на лестнице, женщина по телефону и сбежавший человек через окно. Куча свидетелей, а мы гадаем на кофейной гуще. С тем материалом, что мы имеем, можно год топтаться на месте. Без свидетелей нам не обойтись.
— Обойдемся, — усмехнулся капитан. — Ушаков сознается. Поверь мне, Ксюша.
— Из человека можно выбить что угодно, а меня правда интересует, а не результат. И создайте мне условия, капитан, для допроса задержанного.
Ксения Задорина представляла себе Ушакова совсем другим. Он оказался очень приятным молодым человеком, если, конечно, убрать с лица все синяки и царапины.
Ксения считала себя неплохим физиономистом и психологом и доверяла своей интуиции. Встречаясь с преступником, она спрашивала себя: испугалась бы она сидевшего перед ней человека, окажись она вместе с ним в лифте в поздний час, и сунула бы руку в карман плаща, где носила газовый баллончик. В зависимости от ответа на этот вопрос Ксения выбирала тактику собственного поведения и стратегию допроса. Сейчас ее метод не «работал». Ушаков, кроме жалости, никаких чувств не вызывал. К тому же сбивали его глаза, голубые и чистые, как у ребенка.
— Вы знаете, Иван Игнатьевич, что произошло в вашей квартире? — спросила она тихим голосом.
— Настолько, насколько капитан сумел вдолбить мне это в голову при помощи кулаков.
— Убиты ваша жена и приемная дочь, мальчик пропал. В квартире его нет. Версия с ограблением не прошла. В качестве орудия убийства использована финка, очевидно, выполненная на заказ высококлассным специалистом для крупного авторитета лет двадцать назад, сейчас такими не пользуются. Преступление совершено в два часа ночи. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Мне нечего вам сказать. Моя забота — похороны, ваша — убийцы.
— Вы подпадаете под категорию подозреваемых. У вас есть алиби?
— Лень преступников искать? Куда проще козла отпущения найти. Нет у меня алиби. Пьяным был весь вечер, а где меня носило, не помню. Я не обязан обеспечивать себя всякими алиби. Не люблю шумных компаний, предпочитаю одиночество. Если у вас есть доказательства моей вины, предъявляйте, доказывайте и сажайте. Если нет, то какого черта меня здесь держать? Кулаками вы из меня ничего не выбьете. Подписку о невыезде я подпишу. Мне ехать некуда.
— Я бы так и сделала, но во время задержания вы оказали сопротивление и дворник был тому свидетелем. На этот счет есть соответствующее заявление.
— Вы меня-то видите? Промойте глаза борной кислотой или чаем. Я, да еще пьяный в стельку, оказал сопротивление быку, килограммов на пятьдесят тяжелее меня?! Вот поэтому и сижу перед вами с разбитой мордой и перекошенной челюстью!
— Мы можем провести медэкспертизу.
— Конечно, но только капитан скажет, что я таким родился. Я напишу заявление, а он оторвет мне голову. А она мне еще пригодится. Больше пятнадцати суток вы мне не дадите. Глупо. Мне сына надо искать и жену с дочерью хоронить. Родственников у меня нет.
— Мальчика уже объявили в розыск.
— Толку что! Что вы о нем знаете? В чужие руки он не сдастся и к вам не придет. Если он уцелел, то вы его не найдете. Мальчик развит не по годам и очень гордый. С ним сюсюкать бесполезно, я разговаривал с ним как с равным.
— Вы правы, он уцелел. Один из оперативников видел его в подъезде, но не придал значения этому факту. Мы еще не знали, кто живет в квартире. В этом деле есть еще одна закавыка. Рядом с вашей женой на кровати лежал труп мужчины, убитого тем же ножом. Этого человека звали Дмитрий Васильевич Грачкин. Вы не можете его не знать, так как в течение двух лет сидели в одной колонии. Этим ваша проблема усугубляется.
Ушаков долго молчал и смотрел в окно. Задорина его не трогала. Ей показалось, что ее сообщение потрясло Ивана.
— У меня ответа нет, — произнес он хриплым голосом. — Грачкин моего адреса не знал, и я его не видел после освобождения.
— У вас есть враги?
— Я живу среди них.
— А друзья?
— Не знаю, что это такое. Из близких у меня только жена и дети. Ради них я и прозябал на этом свете. Они во мне нуждались.
— Где вы работаете?
— Постоянно нигде. Выполняю заказы коммерческих фирм на установку электронной техники. Жили небедно.
Задорина немного помолчала.
— Мне бы очень хотелось, Иван Игнатьич, чтобы вы помогли следствию. Вы это можете, я знаю.
— Один раз я это уже сделал. Вскрыл сейф особой сложности по поручению одной фирмы. Меня взяли с поличным. Фирмами оказались ворами. Я помог следствию, их нашли. И что дальше? Они проходили свидетелями по моему делу, и я сел на пять лет. Если в резне, устроенной в моей квартире, замешаны бомжи, вы их сами найдете и посадите. Если в деле фигурируют очередные фирмачи, то посадят меня. Тут как дважды два. За пять лет отсидки я встретил двух-трех серьезных преступников, остальные — мелюзга вроде меня. Я знаю, кто какие преступления совершает — от щипачей до крупных воротил, и я знаю, кого сажают, а кто отделывается легким испугом. Не ищите во мне единомышленника.
— Как знаете. Я подумаю, что можно для вас сделать. В лучшем случае вас освободят через семьдесят два часа с момента задержания. Если к этому времени не предъявят обвинения.
— И если капитан не подстроит очередную гадость.
Следователь промолчала.
Разговор проходил на даче, где нет посторонних ушей и любопытных. В отличие от сына красавца, унаследовавшего внешность матери, отец страдал ожирением и одышкой, у него часто болело сердце, но он не любил жаловаться и терпеть не мог врачей. Алексей Бенедиктович Котельников мало двигался, его жизнь проходила в креслах кабинетов, залов заседаний, самолетов и машин. Там, где он находился, никто не курил и всегда открывались окна, невзирая на время года. Его спасала закалка и толстый слой жира, остальным приходилось мерзнуть.
Целеустремленности, хватке и силе характера этого человека можно было позавидовать. Во время предвыборной кампании он заставил себя двигаться.
Энергия била из него ключом. В итоге он был избран на второй губернаторский срок и слег на месяц в больницу. Опытный политик, безошибочно оценивавший любую сложную ситуацию, он точно просчитывал варианты последствий и всегда занимал нужное место в расстановке сил.
Однако у всех есть свои слабости. Алексей Бенедиктович имел слабость к арифметике и вел собственную бухгалтерию в обычной общей тетради, где записывал цифры прибыли и расходов, не забывая упоминать имена взяткодателей и тех, кто взятки принимал. Эта тетрадь была еще и своеобразным дневником. В ней Котельников давал комментарии, часто очень остроумные, и характеристики тем или другим своим коллегам, друзьям, врагам и помощникам. Он очень любил деньги и любил их считать. Он отмечал в своей сокровенной тетради все расходы вплоть до того, сколько раздал нищим по дороге в храм Христа Спасителя на праздник Святой Пасхи. Никто не спорит, деньги требуют учета, но не такого откровенного и мелочного, да и имена следует шифровать, а не писать их по белому.
Но кто мог знать, что так получится! Нельзя же себе во всем отказывать!
Человек не может жить в скорлупе. На деле оказалось, что политик такого масштаба обязан жить в
