3
Поезд опять остановился. Профессор взглянул в окно. Ночь. Ничего не видно, кроме травы, освещенной огнями вагона.
Дверь купе отворилась, и вошел молодой моряк с пустыми стаканами.
— Нам не повезло, Иннокентий Ильич. Проводник сетует на отсутствие воды, и мы остались без чая.
— Форменное безобразие! — возмутился покрытый сединами профессор. — Как можно отправлять поезд, не обеспечив его водой!
— Вы же помните, в какой спешке отправляли составы. И кто мог предполагать, что мы будем сутки добираться до следующей станции. Хуже того, сутки уже прошли, а мы все еще не доехали до Транссиба. Всего-то сто восемьдесят километров.
— Надо поговорить с начальником поезда. Тут много рек и чистых источников воды. Раз уж мы ползем, как черепаха, можно остановиться у реки и набрать воды.
Моряк встал у окна и закурил: профессор не возражал, чтобы молодой человек курил, но просил дымить в форточку.
— Хотите водочки, Иннокентий Ильич? Какая-никакая, а жидкость. Или вы не пьете?
— За время войны не меньше цистерны спирта опустошил. По три десятка операций за сутки, нужен допинг. Каши и хлеба не хватало, пили горькую.
— Что такое допинг? — спросил Яков.
— То, что поддерживает в организме силы и помогает бороться с усталостью.
— Вот, вот. У меня в запасе две бутылки водки. Везу от Владивостока, теперь уже обратно. Прокиснет.
— Не откажусь. Настроение паршивое.
Капитан третьего ранга обрадовался и стал открывать чемодан.
— Как вы теперь до Москвы доберетесь, Иннокентий Ильич?
— Доберусь, Яша. Обращусь к военным, они меня самолетом отправят, а военного коменданта Камска накажут за мою задержку. Обязан был содействовать моему возвращению. Но здесь, как видно, законы ни для кого не писаны. Я же возглавляю в Москве военный госпиталь, у меня лечится весь генералитет. Два крупных военачальника нуждаются в операции, а я три месяца с лопатой в руках проработал вместо скальпеля. Завалы разгребал. Будет им теперь на орехи. Даже возраст мой их не смутил.
Яков разлил водку по стаканам. Профессор выпил, будто ему дали воду, а морячок громко крякнул от удовольствия.
— Так у вас же должно быть воинское звание, коли вы руководите госпиталем.
— Правильно. Генерал-лейтенант медицинской службы. Но мундир я не ношу. На симпозиум взял его и даже надевал.
— Надели бы в поезде, и вас на работы бы не отправили.
— Они же документы видели, негодяи. Я не против работы, дело-то нужное. Но должна быть рациональность.
— Документ — бумажка, а погоны людей пугают, тем более генеральские.
Дверь купе открылась, и появился проводник.
— Прощеньице просим. Викентий Ильич…
— Иннокентий, а не Викентий.
— Прощеньице просим. Вы же доктор. В пятом купе женщина заболела. Совсем плохо бедняжке. Может, глянете.
— О чем говорить, конечно, гляну.
Профессор последовал за проводником.
Немолодая женщина лежала укутавшись одеялом, ее сильно трясло, лицо покрывали капельки пота. Рядом сидела взволнованная девушка.
— Здравствуйте. Я доктор Прянишников. Какие жалобы?
— Вот, доктор, простудилась. Наверное, в окно надуло, — начала докладывать девушка скороговоркой. — Хотя надуть должно было мне, я сидела по ходу поезда.
Профессор пощупал лоб, пульс.
— Температуры нет. Что у вас болит, уважаемая?
— Горло. И дышать тяжело.
— Какие есть лекарства в поезде? — спросил он у проводника.
— В аптечке стандартный набор. Иод, бинты, аспирин, стрептоцид, анальгин, марганцовка. Больше ничего.
— Не густо.
Доктор приоткрыл одеяло и вздрогнул. На шее и груди женщины были видны язвы, некоторые кровоточили, кожа сильно шелушилась.
— У вас тело не чешется? Зуда не чувствуете?
— Нет.
— Не болит?
— Нет. Я задыхаюсь.
Профессор подошел к окну и открыл его.
— Здесь должен быть свежий воздух. Это не простуда. Возможно отравление или фурункулез. Сколько ехать до станции?
— Километров шестьдесят, — сказал проводник. — Но когда мы до нее доедем, не знаю, уже больше часа стоим. Можем еще пять часов простоять.
— Большая станция?
— Нет. Вряд ли найдем там медикаменты. Воду они нам дадут.
— Где же мы сможем найти лекарства?
— Только в Белом Яре. Это ближайшая крупная станция. А дальше Томск.
— В поезде есть связь?
— У начальника поезда рация.
— Значит, идем к начальнику поезда. Дайте больной воды, сколько есть. А девушке — бинт.
Профессор повернулся к растерянной молодой особе.
— Из бинта сделаете маску в четыре слоя. Сумеете? Болезнь может быть заразной. Вам нельзя болеть, вы должны помогать матери. И не закрывайте окно.
Проводник принес бутылку нарзана из заначки и бинт.
— Мама поправится, доктор?
— Конечно. Но надо отправить ее в больницу. Если это фурункулез, то нужно делать переливание крови. Сейчас я ничего сделать не могу. Аспирином мы ее не вылечим.
Девушка заплакала. Успокаивать родственников профессор не умел, он привык иметь дело с солдатами и немного огрубел на работе.
Прошли по вагонам от восьмого до первого. В каждом профессор разговаривал с проводниками и всем говорил одно и то же:
— Найдите любой повод и пройдитесь по купе. Обратите внимание на больных. Кто-то с насморком, потливый, покраснение глаз, озноб. Составьте списки, на обратном пути я у вас их заберу, а лучше принесите к начальнику поезда. Соберите все. бинты, что есть. Нам нужны маски для здоровых людей.
Начальник поезда спал. Пришлось его разбудить. Это был скуластый, здоровый мужик лет пятидесяти в военном мундире без погон с орденскими планками и без руки.
— Вот так встреча! — воскликнул безрукий. — Не помните меня, доктор? Это вы мне руку оттяпали в 43 -м. По живому пилили, без наркоза. Стакан спирта — и поехали. Мне тогда кисть раздробило шрапнелью. Я Лука Лыков.
— Имени не помню, через меня таких тысячи прошло, Лука. Кисть твою помню. Затянули с доставкой, гангрена вверх поползла.
