известного рода и одного из самых богатых семейств на юге страны — выгодный клиент, к тому же это определенный статус. Важно и другое. Мориус, потомственный юрист, был свободен в своем выборе, у кого служить. Это его в корне отличало от бывшего адвоката, который, будучи потомком выходцев из России, как и все в его роду, вынужденно горбатился на семейство Ростопчиных-Пуартье.
По православному обычаю Катю должны были хоронить на третий день, поэтому на следующее утро назначили отпевание в церкви. Не был решен вопрос о захоронении, так как в завещании об этом ничего не говорилось, и похоронное бюро ждало приезда мужа покойной, чтобы тот дал соответствующие распоряжения.
Чаров устал. Вести дела в России и во Франции одновременно очень утомительно. К тому же надо иметь в виду, что все его дела так или иначе касались умирающих и гибнущих людей, как правило, безвременно покидающих этот светлый мир, меняя его на вечную тьму.
Усадьба выглядела печально, будто скорбела по усопшей хозяйке, но самое страшное Чаров увидел позже. За бассейном находилась крытая оранжерея. Стеклянный купол высотой в шесть метров и полтора десятка в окружности. Оранжерея была единственным местом, где улыбка не сходила с лица хозяйки. Такая красотища не могла не радовать глаз. Когда Геннадий уезжал в Россию, Катя проводила среди растений большую часть времени. Цветы отвлекали ее от постоянных мыслей о муже. Теперь на месте оранжереи ничего не было. Пустота. Чаров оглянулся и вопросительно посмотрел на адвоката. Тот сочувственно покачал головой.
— Да, да. Именно так она и погибла. Стеклянный купол обрушился в тот момент, когда мадам Пуартье поливала саженцы. Огромные куски стекол с купола полетели вниз. Ее ничто не могло спасти. Многие осколки ушли в землю на глубину полуметра. Их даже не вытаскивали, а просто обломали. Обрушился весь свод.
— Такое может произойти только при страшном землетрясении, — с выражением ужаса на лице сказал Чаров.
— Нет, месье. Конструкция держалась на пяти несущих балках, выстроенных в форме звезды. Стоило убрать хотя бы одну, чтобы вся конструкция рассыпалась, как карточный домик. Так и случилось. Одна из опор обломилась, и купол накренился. Стекла тут же треснули и огромными осколками полетели вниз. Можете себе представить, что осталось от бедняжки. Когда рухнули рамы и карнизы, мадам была уже мертва.
— Вы говорили об убийстве? Но это же несчастный случай.
— Следствие ведет комиссар Фонтен. Он вам сам все объяснит.
— Я хочу немедленно связаться с ним.
— Хорошо. Идемте в дом и попытаемся до него дозвониться.
Прислуга, одетая во все черное, встретила хозяина холодно. Все вышли на крыльцо, как это принято при приезде или отъезде хозяев, но глаза лакеев и горничных смотрели в землю.
В кабинете старого адвоката ничего не изменилось: новый еще не успел обжиться. Мориус снял трубку и набрал номер. Ему ответили, он представился и сказал:
— С вами желает поговорить месье Пуартье. Мы только что приехали из аэропорта. Адвокат подал трубку хозяину.
Чаров ничего не успел сказать. Он услышал резкий бас с прованским акцентом.
— Мы работаем, мсье. Сейчас мне нечего вам сказать. Придет время, и я вас сам найду. А пока извините и примите мои соболезнования.
На этом разговор был оборван.
— Комиссар грубоват, но свое дело знает, — извиняющимся тоном сказал Мориус.
— Да нет, я не в обиде, — отмахнулся Чаров и спросил: — Катя в морге?
— Гроб уже заколочен. Пусть она останется в вашей памяти живой.
— Да, я понимаю… Свяжитесь с похоронным бюро. Хоронить ее будем в Париже, в фамильном склепе Ростопчиных. На надгробной плите надо сделать надпись по-русски: «Графиня Екатерина Ростопчина- Пуартье». Я вам напишу русский текст.
— На кладбище знают, как писать по-русски, а слова я и так запомнил. Полетим на самолете?
— Да, позаботьтесь. Я иду спать. Предупредите прислугу, чтобы меня разбудили.
Чаров ушел в спальню, где его всегда встречала Катя, с придыханием, зовущим взглядом. Теперь его никто не ждал, но он об этом не думал. Его беспокоил тон комиссара, которым тот говорил с ним.
Похороны прошли подобающим образом, их не назовешь скромными, но и помпезности тоже постарались избежать. Для русских был заказан отдельный кабинет в хорошем ресторане, по-русскому обычаю на поминках подавали блины, водку и кутью.
Капитан Кузьма Малыгин все еще выглядел бодро, возраст не пригибал его к земле. Нестареющий командир клуба «Андреевский флаг» имел морскую закалку. Чарова он называл не иначе, как крестник, и с этим трудно было спорить. Он то плакал, то смеялся, то грустил. В общем, вел себя так, как и ведут себя русские на поминках: начинают тихо за упокой души а кончают плясками, забыв, по какому поводу собрались. Держа в руках тонкий хрустальный фужер с водкой, старик что-то бормотал на ухо Геннадию, словно читал заклинания.
— Я знаю, что у тебя, крестник, есть внук. Это же отпрыск Ростопчиных! Твоя жена мечтала увидеть его, но вот не дождалась. Теперь и ты покинул Россию. А как же наследник? Ты должен сделать все, чтобы он и его родители приехали сюда. Мы примем его в наш клуб, и он когда-нибудь возглавит наше товарищество. Я готов взять его на попечительство русского офицерства. Он же и по деду, и по бабке Ростопчин. Вас с Катрин Бог свел. Судьба, значит. Это чудо. Не может в тину болотную кануть великий русский род!
— Он и по матери не холоп. Мать моего внука — правнучка князя Оболенского. Того самого, что не покинул Россию. Это он не дал оборванцам разграбить Эрмитаж.
— Мать честная! Неужто правнучка лейб-гвардии полковника Оболенского?
— По материнской линии. И воспитание получила надлежащее. Читает Бодлера и Элюара в подлинниках.
— Так сам Бог велел! Власти с моим клубом считаются. Привези семью, мы их в обиду не дадим.
— Уже думаю об этом. Как только привезу внука, мы его здесь окрестим, дадим ему имя Михаил Ростопчин-Пуартье. Для начала. Чтобы власти не кочевряжились. А потом, с годами, Пуартье отвалится, как сухая ветка от дерева. И к зрелому возрасту он уже будет по всем документам Михаилом Ростопчиным. Вот тогда и полное право на «Андреевский клуб» получит.
— Молодец, крестник! Светлая у тебя голова. Есть в тебе патриотизм и русская смекалка. Так тому и быть. Наизнанку вывернусь, а добьюсь справедливости. Ты не смотри на меня, как на гнилое корыто. Я еще на свадьбе у его сиятельства Михаила Ростопчина «Яблочко» отплясывать буду.
— Рад бы увидеть, если доживу, но в долгий ящик это дело убирать нельзя. Начинайте уже теперь клинья подбивать, где надо. Вы ведь как танк, настырный. Помню я, как меня с Дейкиным от французов отбили. Таким море по колено, а Альпы лишь пригорочки, как для графа Суворова.
Старик расплылся в улыбке. Ласка, она ведь и кошке приятна.
На следующее утро Чаров возложил цветы на могилу жены, взял билет на вечерний поезд до Ниццы, а днем зашел пообедать в «Максим», где без пухлого кошелька делать нечего. Геннадий Устинович, бывая в Париже, всегда посещал знаменитый ресторан. Это стало своего рода ритуалом.
Сегодня он пришел сюда не только из-за расстегаев и кислых щей. За столиком его ждали двое молодых людей, которые во Франции бывали не меньше его за последние год-полтора. Юра и Влад встали, когда появился Чаров.
— Рады приветствовать тебя живым и здоровым, Устиныч.
— Садитесь. И запомните раз и навсегда, что нет здесь ни Устиныча, ни шефа, ни босса, а есть месье Пуартье. Свои собственные имена вы приобретете от жен-француженок.
— Жен? — удивился Влад. — Зачем нам жены?
— А ну-ка, мальчики, давайте мне ваши паспорта. Только не заграничные, а российские.
