Беатриче и Вергилий

— Позвольте простой вопрос: о чем ваша пьеса?

Еще не договорив, Генри осознал курьезность ситуации: три года назад этот вопрос, на кошмарном лондонском обеде заданный историком, поставил его в тупик, а теперь он сам спрашивает о том же. Но таксидермиста вопрос ничуть не смутил.

— О них! — почти выкрикнул он, энергичным жестом обводя комнату.

— Оком?

— О животных! Две трети их вымерли. Неужели не ясно?

— Но…

— В общей сложности две трети животных разных видов навеки стерты с лица земли. Моя пьеса о… — старик поискал слово, — …непоправимом злодействе. Вергилий и Беатриче называют его… Сейчас!

Генри опешил от его страстной убежденности. Таксидермист опять зарылся в бумаги, но в кои-то веки быстро отыскал нужный листок:

Беатриче: Как мы это назовем? Вергилий: Хороший вопрос. Беатриче: «Случаи»?

Вергилий: Мало наглядности и не содержит оценки. Надо, чтобы название отражало суть.

Беатриче: «Немыслимое»? «Невообразимое»?

Вергилий: И чего тогда с ним вожжаться, коль оно немыслимое и невообразимое?

Беатриче: «Неименуемое»?

Вергилий: О чем говорить, если даже назвать не можем?

Беатриче: «Потоп»? Вергилий: Стихия тут ни при чем. Беатриче: «Бедствие»? Вергилий: Так можно сказать и о наводнении, и о землетрясении, и о взрыве на шахте. Беатриче: «Испепеление»? Вергилий: Звучит как лесной пожар. Беатриче: «Ужас»?

Вергилий: Представляешь нечто скоротечное, отчего бежишь, задыхаясь. Не виден умысел. Кроме того, это название уже использовали.

Беатриче: «Кутерьма»?

Вергилий: Похоже на диетический десерт.

Беатриче: «Кошмар»?

Вергилий: Это ближе.

Беатриче: А еще лучше во множественном числе: Кошмарь/, где последняя буква курсивом — символ адского колодца, откуда черпают варево из немыслимого и невообразимого, приправленное бедствием, испепелением, ужасом и кутерьмой.

Вергилий: Назовем «Кошмары».

Беатриче: Хорошо.

Пауза.

Как станем говорить о Кошмарах?

— Понимаете, вновь и вновь возникает этот вопрос. Вергилий и Беатриче составляют очень важный список. Вот, посмотрите.

Таксидермист порывисто вскочил и подошел к Беатриче. Подсунув одну руку под зад Вергилия, а другую под его согнутую ногу, он снял обезьяну с ослицы и усадил на конторку.

— Взгляните, — снова пригласил он.

Генри нагнулся к ослиной спине, но видел лишь густую шерсть, кое-где спутанную. Таксидермист принес лампу. Теперь в шерсти стали видны неясные узоры.

— Это список, — сказал таксидермист. — Поскольку действие происходит в стране, именуемой Рубашка, он получил название «штопальный набор». Послюнявив палец, на спине Беатриче Вергилий записывает способы говорить о Кошмарах.

Генри пригляделся к шкуре. «Разумеется, письмена, начертанные помусоленным пальцем, не проживут и дня, — подумал он, — это еще один символ».

— Под первым номером стоит вопль. Его предложила Беатриче, накануне услышав крик Вергилия. Второй номер — черная кошка.

— Что? Как черная кошка может быть способом говорить об Ужасах?

— О Кошмарах. Вот как.

Осторожно вернув обезьяну на спину ослицы, таксидермист зашелестел бумагами. «Было бы гораздо проще, если б я прочел пьесу», — сказал себе Генри, едва не закончив мысль словами «а потом ее написал».

Старик отыскал нужную страницу:

Вергилий: Говорить, чтобы сжиться, — ведь в этом цель нашей затеи?

Беатриче: Да. Помнить и все-таки жить дальше.

Вергилий: Знать и все же быть счастливым или хотя бы жить плодотворно и содержательно.

Беатриче: Да.

Вергилий: Будто жить с кошкой. Она всегда рядом, но не требует тебя всего целиком. Ее надо покормить, расчесать, иногда уделить ей побольше внимания, но ей вполне хорошо и одной — лежит себе в уголке, не заставляя постоянно о себе думать.

Беатриче: О Кошмарах через вопль и черную кошку.

Вергилий: Надо это записать (озирается, смотрит на спину Беатриче). Придумал! (Слюнявя палец, пишет на шкуре ослицы; закончив, удовлетворенно оглядывает свою работу.) Вот. Назовем это «штопальный набор».

Беатриче: Штопальный набор-кладезь. Вергилий: Точно.

— Опять символ, — сказал таксидермист.

— Я понял. Но это все слова. В пьесе, как в любом рассказе, должно быть…

— Там есть и молчание. Дальше Вергилий говорит, что слова — всего лишь «окультуренное мычанье». Мы их переоцениваем. Тогда оба пробуют говорить о Кошмарах жестами и мимикой, но быстро устают. Вот эта сцена:

Беатриче: Все. Больше не могу. Вергилий: Я тоже. Давай просто послушаем. Беатриче: Что?

Вергилий: Тишину — что она скажет. Беатриче: Ладно.

Замолкают.

Вергилий: Что-нибудь слышишь? Беатриче: Да. Вергилий: Что? Беатриче: Тишину. Вергилий: И что она говорит? Беатриче: Ничего.

Вергилий: Ты молодец. А меня донимает внутренний голос, который говорит: «Я слушаю тишину и хочу что-нибудь услышать». И всякие другие мысли гомонят.

Беатриче: Так и я их слышу. Слова другие, но смысл тот же.

Вергилий: Из головы надо все выкинуть, чтобы услыхать подлинную тишину.

Беатриче: Я постараюсь.

Вергилий: Раз, два, три — выкинули!

Вергилий и Беатриче отрешенно смотрят перед собой. Прилетает шмель. Оба молча следят за его полетом, поворачивая головы слева направо.

Слева на дереве громко прощебетала птица. Вергилий и Беатриче молча взглядывают налево. Вдалеке залаяла собака. Вергилий и Беатриче молча смотрят направо.

Слева проквакала лягушка. Безмолвный взгляд налево.

Справа на дереве заегозили белки. Безмолвный взгляд направо.