Васильевна обещает платить деньги. Товарищеская встреча с девочками из пятьдесят второй школы, я разглядел их капитана Светлану Артемову. У нее длинное светящееся лицо, я стал слегка подсуживать им, потом напросился в раздевалку, Светлана сказала, что она поняла, что я подсуживаю им, но не поняла, зачем. Я при всех сказал, что я готов объяснить, зачем я подсуживал. Хорошо, сказала она, но они должны надеть хотя бы трико. Темно на улице. Я провожаю ее до дома, она живет на Сталинской. Вы знаете, сказал я, я плохо верю в себя, сейчас ее лицо притянуло меня. Она по взрослому подняла подбородок и сказала, что она поможет мне. Я иду, и мне странно на пустой улице – мне уже восемнадцать лет, а Светлане всего пятнадцать, но она почти женщина, лишь смех выдает ее.
10 ноября. Светлана у нас на танцах. Девочки из 10 А и 10 Б устроили демонстрацию, поворачиваются спиной. Вернигора говорит: «Теперь у Борьки железнодорожные увлечения», – Светлана учится в железнодорожной школе, отец ее работает на дороге.
Эмма, старшая сестра Светланы, учится, как и я, в десятом, она много кокетничает (она красивее Светланы), но у нее в глазах грусть.
16 ноября. Знаю, ты не изменишь привычке посылать мне письмо иногда. Вот, мол, жаль, не сумели тогда освятить нашу веру в обычай… Знаю… Ты же не знаешь. И где-нибудь смех звучит твой по-прежнему, друг. Сколько сменишь ты губ, сколько рук. Ах, совсем по Сергею Есенину. Нелле Гроз.
Я получил от нее легкомысленное письмо.
1 декабря. В каждом произведении надо отличать три элемента. Самый главный – это содержание, затем любовь автора к своему предмету и, наконец, техника. Только гармония содержания и любви даст полноту произведению, и тогда обыкновенно третий элемент – техника – достигает известного совершенства сама собой. Толстой.
1956 год.19 января. Дмитрий Фурманов шел хорошо по тем предметам, которые любил, и сделал из себя личность. В 1911 году он написал: «Передо мной рисуется моя будущая литературная жизнь. Не такая, правда, грозная, кипучая, как жизнь Белинского, Писарева, Добролюбова, но какая-то плодотворная». И он врезался в жизнь. Если бы он не открыл себя, он не открыл бы Чапаева. Фурманов учился в юридическом институте, я тоже хочу поступить на юридический. Не знаю, открою ли я Чапаева, но надо открыть себя. Дотянуть бы только школьную лямку, меня тошнит от химии и физики.
11 февраля. В кладовке на гвозде отыскал старые выкройки, мама ворчит, газетная бумага еле держится. Я читаю то, что было до меня, многое не так, как в учебнике. Спросить некого, мать усмехается – мало ли что написано у вас в книгах. Она часто усмехается, но молчит. Надо б записать кое-чего, но по выкройкам не угадаешь – обрезано ножницами в самом интересном месте. В читалке старых газет нет.
25 марта. Снова много читаю – Пушкин весь, снова весь Лермонтов. Лермонтов уже не убивает меня печалью, как было раньше.
26 марта. Поссорился со Светланой, она ребенок, а пытается выглядеть старше. Заработал двояк по физике. Кончится ли проклятый год? Эллеонора была бы на седьмом небе, а я на восьмом. А Клавдия…
15 апреля. Улица превращается в переулок – тесная слякоть и боль в груди, воздух плотен, не слышно гула поездов, ползущих по железнодорожному пути. С крыш течет, сырость кругом. Снег порошит, хлопья тают… Но приходит в большой наш дом девушка по имени Таня. Она приносит маме заказ – платье ситцевое в оборках. И говорит: «Я люблю вас, Борька, но разве вы поймете нас». Я провожаю ее за порог. Грязно, слякоть. Не знаю, не знаю, какой мне прок вослед ей плакать.
Лиля молчит. Навсегда замолчала Рита.
21 апреля. Старые выкройки. Опровержение ТАСС о том, что в наших лагерях много людей. Вернулся муж Зины Искуловой, весь злой, его, оказывается, посадили за то, что он рассказал анекдот.
22 апреля. Нам читали письмо ЦК. Директриса сказала: поймут, не дети. Райка Гридина сидела, поджав губы, а Валентина вела себя будто ничего страшного.
23 апреля. Это все отрыжки, и больше так никогда не будет, никогда. Отец Юрки Вернигоры выступал в реммастерских, Костя Базанов позвал меня. Но Юркин отец ничего не сказал. Ему слесарь какой-то задал вопрос о Сталине, Вернигора ответил, что у Сталина были не только заслуги. И надо работать, засучив рукава, чтобы было еще лучше.
Мама молчит.
22мая. Фадеев кончил самоубийством. Валентина сказала: заболел и кончил. Я хотел сказать, что мой отец тоже болел, но он не кончил самоубийством. Валентина: «Вместо того, чтобы задавать такие вопросы, лучше бы к экзаменам готовились».
4 июня. Нет, человек я ненадежный. Бродил со Светланой по улицам и по железнодорожному парку, но вдруг свалилась на мою беду Женя Осипенко. Мы и раньше догадывались о чем-то, а тут я пришел к ней домой за книгами, и мы обнялись и так простояли час, Женя заплакала.
Сегодня был у Светланы, она все так же нравится мне.
10 июня. Юрку Вернигору ведут на медаль, прямо на наших глазах, но он, кажется, не сильно счастлив.
18 июня. Толя Фатеев помогал мне писать шпоры по физике, но в десять вечера мы пересчитали наши рубли и смылись в ресторан на вокзале, нам принесли по сто граммов водки. Тут с бригадой грузчиков заявился Генка Антончев, мой кумир, и поставил нам еще по стакану. С непривычки мы опьянели, утром я кое-как приплелся на экзамен. Эллеоноре я боялся смотреть в глаза, она милая, Эллеонора, болеет за нас.
Книжка вторая. Студенческие годы
16 ноября. Живу на Некрасова, 17, вместе с Симоновым из нашей школы, он поступил в горный институт. Еще Венка Гончаров. Гена Мурзин, с химфака университета. Мурзин нравится – стихийная душа, а мои амурцы практичные, уже сейчас дрожат, сдадут ли сессию. Иркутск – совсем чужой город. Утицы чужие, и чужие люди. Ангара – холодная, с пустыми берегами. Юридический факультет в корпусе, где всем вместе тесно. Хожу на лекции, ожидаю незаурядного, а – скукота.
20 ноября. Зачем приезжала ко мне мать? Чтобы убедиться, что ее дитя делает шаг к светлому будущему? – Я привел маму к нашему корпусу и показал на ступени: вот здесь, мама, я сильно тосковал по дому, надо идти на экзамен, а я тоскую по Свободному. – Теперь ты знаешь, как я тоскую по Албазину, состарилась, а все тоскую.
Мы медленно ходили по Иркутску, мама предложила найти Никитиных, их тоже растрясли в тридцатом году, они бежали в Иркутск. Живут на Тимирязева в тесной квартире, у них так неуютно, что я попросил маму свернуть разговор на потом. Мы откланиваемся, тетя Татьяна говорит: «Прокурором будешь? Мало чужие мучили нас, теперь и свои прокуроры будут». Я отвечаю: нет, я никогда не буду прокурором. Кем же ты будешь? Я буду следователем по особо важным делам. Тетка Татьяна улыбнулась: «К важным делам тебя не пустят». Почему? «А за тобой ниточка тянется»… Мы уходим. Мать говорит: Герку из штаба уволили, раскопали, что отец был в ссылке. Так всегда – мне или не говорят правды, или говорят поздно. Гера работала в штабе Амурской военной флотилии машинисткой и вдруг ушла с работы. Сейчас, два года спустя, я узнаю, почему ушла. Мать говорит: ты в самом деле будешь следователем? И отвечает сама: ну да кем же, как не следователем. Мама, я никогда не буду казнить людей.
Это я знаю, отвечает мать и внезапно плачет прямо на улиц. Говорит: отец умирал и попросил меня на руки, я был голенький, а руки у отца холодные, я помочился на него, отец был счастлив. Ночью отец умер.
20 декабря. Пацан соседский таскает в макулатуру книги. Мы сидим у окон, я читаю стихи неизвестного Блока, Генка Симонов долбит гранит свой. Я вижу: пацан, озираясь, тащит кипу книг. Я вылезаю в окно и иду на перехват. Даю ему рубль и получаю Ренана «Жизнь Иисуса» и альбом с голыми красавицами девятого года издания. Альбом отдаю парням. Венка Гончаров сразу выбирает брюнетку, с которой бы он… Мурзин молчит. Симонов выбирает светлую с атласными бедрами и рыжим пахом. Я медленно перелистываю неизвестного Ренана.
