Что ты запомнил на первых экзаменах? Отвечаю: Гена Мурзин просил разбудить его в восемь утра, пойдет сдавать первым, мы всю ночь пьем горячий чай и долбим, а Мурзин спит. Это злит нас. В пять утра я бужу его: пора. Он спокойно одевается, берет зачетку, уходит. Все молчат. Через час он возвращается и ничком ложится на кровать. Мне ужасно стыдно своей дурной шутки. В восемь все так же темно, пора поднять Мурзина, я это сделать не в силах. Симонов трогает его за плечо. Я не сплю, отвечает Мурзин, снова встает и уходит. Мы все сдали на четверки. Вечером Мурзин говорит: «Так шутить, Боря, нельзя», – и все.
Читаю «Литературную Москву», толстый сборник, подаренный мне с надписью директрисой: «Характер у тебя строптивый, но эту книгу ты заслужил», – тронула. Правда, много раз я мог быть отмечен за учебу и прочее, но никогда меня не отмечали – дерзил всем подряд. Стихи: «в год затемнения и маскировки мы увидали ближних без личин», война.
В горах чувство собственного достоинства у него возрастало.
Опрятные мысли.
Эмансипация мужчин.
Катосаться – плохо что-либо делать. Мама.
«Матюганчик» – так называл боцман на Зее свою дудку.
Национальная гордость: «Я не простая еврейка, я русская еврейка».
Смех должен быть плановым. Где-то услышанный лозунг.
Читаю Плеханова, он кажется эпикурейцем.
«Никакого увечья нащупать не могу, а они (бандюги) надвигаются». Из объяснения в милиции.
«Труд сыграл известную роль в превращении человека в обезьяну». Прекрасная оговорка на лекции.
«Я готов усомниться во имя истины даже в собственном существовании. Итак, меня нет. Григорий Борисович – фантом». Прием на лекции.
Юристы после ядерной войны:
– На этих священных камнях ООН… – и человечество начало второй виток.
Жизнь полюбить больше смысла ее. Толстой.
Математический факультет, второкурсница горбунья. Трагедия молоденькой, веселой, печальной горбуньи.
Личность, подавленная идеей. Личность, задавленная идеей. Что-то еще теплится, проблескивает. Но человека нет – вот Павел Корчагин. И не случайно он нравится нам – мы такие же, потерявшие себя.
Читаю Бунина, берет оторопь. Так писать сейчас никто не может – попадать в душу. Интересно, почему мы не слыхивали о нем в школе? А стоило прочесть хотя бы «Антоновские яблоки». «Потом бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак: „Много тенетника на бабье лето – осень ядреная…“ Помню раннее, свежее, тихое утро… Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые алей, тонкий аромат опавшей листвы и – запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег»… Вот, я читаю, все западает в сердце, мне охота на родину, на базарную площадь или на ту окраину, где мы классом проводили дни, где тек сладковатый запах с кладбища. И где издали я смотрел в прекрасное лицо Вали Кузнецовой…
Снова во сне одноклассники, с белыми воротничками. Они прикасаются ко мне и безмолвно исчезают. Я просыпаюсь в одиночестве, смотрю в окошко, меня начинает раздражать храп Венки Гончарова.
На лекции почти не хожу, только на семинары. Это дурацкое обязательное посещение – грозят лишить стипендии. Слушать Пертцика я не смогу и за тысячу рублей.
– Не девочки, а букет цветов из Ниццы, – студент с филологического.
А часто брак – это узаконенный разврат.
Сразу после войны у нас на квартире живет агроном Савруев. Он говорит: «В сутках двадцать четыре минуты, я ничего не успеваю»…
Фундаменталка – единственное прибежище, здесь можно быть одному. Кругом люди, а ты один. На фронтоне стонут голуби.
«Этот писатель еще не уцененный». Фраза в букинистике.
Стиль-утиль. В полемике.
– Дайте мне квартиру Плеханова, – по телефону.
– А квартиру Троцкого не хотите?…
Говорят, вперед, заре навстречу. А «Заря»-то на ремонте, – кинотеатр «Заря» капитально ремонтируют.
«Мне еще на Большой Медведице говорили, что Венера любовница Марса».
«Нарсудья, на территории которого», – лектор. Больше на его лекции не хожу, не хожу на его территорию.
«Наука само по себе философия» – и – «истина беспартийна», – Юрий Львович Шервашидзе в частной беседе. У него благородная осанка, тонкое лицо и обтрепанные рукава старенького пиджака.
Он много занимается умственным трудом, демонстрируя одухотворенность. Каждое утро смотрится в зеркало, скоро ли полысеет. Ему ужасно охота полысеть и быть в двадцать лет высоколобым, – Толя Попов.
«Тельце что надо», – в ресторане, получив цыпленка-табака.
«Вы мне мозги не запудривайте. Я старый иркутский еврей, мне доподлинно известно, что дядя Сима
