Дункан испугался того, что Харли ему нравится, что в его душе появляется какой-то дискомфорт, щемящее чувство беспокойства, если ее нет рядом с ним. Он понимал: нужно каким-то образом обезопасить себя от ее пленительного обаяния и чем быстрее он это сделает, тем лучше.
— Итак, мы войдем в Центральный парк через северный вход со стороны Ленокс-авеню и двинемся в южном направлении, — заявила Харли, когда такси отъехало от отеля.
— Ты это серьезно? Хочешь пройти через весь парк? — изумился Дункан. — Да на это и дня не хватит.
— Прямо-таки не хватит? — не поверила Харли.
— Я не вру. Кроме того, моих сил хватит только на полдня, да и то я в этом не уверен.
— Не забывай, что ты на работе. Я столько всего слышала о Центральном парке, что теперь хочу все увидеть своими глазами. Ну хорошо, так и быть: выделю на парк полдня, — достав из сумочки туристическую карту Нью-Йорка, Харли принялась ее изучать. — Мы войдем со стороны Восточной 85-й улицы. Оттуда мы направимся к Обелиску и Бельведерскому замку.
— Ты нарочно хочешь меня помучить, да?
— Кто бы из нас жаловался, — нахмурилась она. — Тебе не стыдно?
Оказалось, что Дункану не было стыдно. Всю дорогу до Шестой авеню он сетовал на судьбу, ныл и пытался ее разжалобить. Когда она потащила его в Бельведерский замок, он недовольно ворчал и тихо чертыхался. Он канючил, когда она поволокла его смотреть на черепах в пруду. Жалобно скулил, когда приплелся к розарию. Но самое ужасное было то, что она ему нравилась все больше, его к ней так и тянуло, а он до сих пор не придумал, как защититься от ее чар.
Раньше Дункан не подозревал, что на свете есть люди, которые могут, не переставая, говорить часами. Теперь он убедился, что ошибался. Харли, не замолкая ни на минуту, всю дорогу весело щебетала о том о сем. То она радовалась, глядя на могучие деревья и ровные газоны, зеленый плющ и яркие цветы, то восторгалась, наблюдая за шустрыми белками и черными дроздами, которые быстро перелетали с дерева на дерево, то умилялась, слушая крикливых голубых соек и заливистых малиновок.
Если она иногда замолкала, то только для того, чтобы весело побегать и резво поскакать. Да-да, Дункан бы сказал, что именно поскакать. Из этого он заключил, что она, видимо, таким образом выражала свою радость и давала выход переполнявшим ее чувствам.
Он никогда не видел более счастливого человека, который бы так искренне радовался жизни и всему тому, что его окружает. В какой-то момент это начало его раздражать, поскольку только сейчас Дункан со всей ясностью понял, насколько он во всем разуверился и очерствел душой. Ему даже стало обидно, он чувствовал себя обделенным.
Харли, которой неведома была усталость, схватила его за руку и потащила через арочный мост, а затем по дорожке в южную сторону парка. На пути им попалось озеро. Харли охнула от восторга, когда увидела белую цаплю, которая, смешно поднимая лапы, ходила вдоль берега по мелководью в поисках добычи.
— Красивая птица, но не более того, — кивнул головой Дункан и противным голосом занудил: — Мясо у нее не такое вкусное, как у другой дичи. Вот утки, к примеру…
— Ну все, с меня хватит! — взорвалась Харли. Она ухватилась за его футболку и с силой толкнула в грудь, прижав к стволу толстого вяза. Дункан от удивления вытаращил глаза. — Мне до смерти надоело твое нытье, Дункан Ланг. Мое терпение лопнуло, ты меня понял? Стоит великолепная погода, светит солнце, день просто чудесный… Надо радоваться, а ты только ноешь и жалуешься. Немедленно прекрати вести себя как последний зануда!
Комизм этой ситуации развеселил Дункана. Глядя в ее голубые, сверкающие гневом глаза, он ухмыльнулся. «Надо же, как мы разволновались! — подумал он. — Она просто прелесть».
— Ты знаешь, что твои веснушки становятся ярче, когда ты злишься?
Харли возмутилась.
— Послушай, малыш, — она еще сильнее прижала его к дереву, — это не я придумала тащить тебя за собой в парк — ты сам ко мне прицепился. Я тебе не позволю испортить мне этот день, тем более что я не знаю, когда еще у меня будет возможность погулять по Центральному парку. Или ты перестанешь хныкать и будешь вести себя нормально, или я тебя утоплю в этом пруду. Выбирай, что тебе больше нравится?
Дункан заискивающе улыбнулся.
— Ты же этого не сделаешь, верно?
— Под горячую-то руку?
Дункан засмеялся. Он был общительным парнем, и знакомых у него было бессчетное количество, но ему не приходилось встречаться с более занятным человеком, чем Харли. Она была уникальной личностью.
Безотчетно сжав ее руку, Дункан вздрогнул и недоуменно уставился на их сцепленные пальцы. Никогда раньше он не испытывал такого удовольствия от прикосновения к женской руке. Просто божественное ощущение, причем гораздо более чувственное, чем то, которое он испытал прошлым вечером.
Он внезапно перестал смеяться. По его телу разлилось томное блаженство. Было бы верхом идиотизма жаловаться в этот момент на то, что у него болят ноги и с него хватит всех этих цветочков и птичек.
— Я буду паинькой, — поклялся он, не находя сил отвести взгляд от небесно-голубых глаз.
— На этот раз я тебе поверю, — тихо произнесла Харли, опустив голову. Она робко попыталась выдернуть руку, но Дункан даже не подумал разжать пальцы.
Дункан почувствовал, как у него в груди учащенно забилось сердце; ему стало легко и радостно, словно Харли вдохнула в него новые жизненные силы и передала ему часть своего счастья. Он тут же вообразил, как целует ее, как прикасается губами к ее груди и ласкает ее тело. Эта соблазнительная картина его необычайно взволновала.
Дункан выпустил ее руку только тогда, когда они пришли в кафе «Боатхауз», стоявшее на берегу озера, и уселись за столиком друг напротив друга. Хотя для ленча было еще рановато, Харли решила перекусить. После не в меру калорийных блюд ресторана «Торре-да-Пиза» они решили ограничиться минеральной водой и салатом. Харли ежеминутно отвлекалась от еды: то она устремляла задумчивый взгляд на другой берег, то вскакивала, чтобы покормить хлебными крошками ленивых жирных карпов, и без того сытых.
— Не знаю, как тебе объяснить, что все это для меня значит, — произнесла Харли, устремив взгляд на солнечные блики, дрожащие на воде. — Девять лет я жила только в отелях, была занята выступлениями и не выходила из студий звукозаписи. Я не видела ни неба, ни зеленых, живых деревьев, ни цветов, растущих в садах или парках. А сейчас, когда я все это вижу — и где? — в парке, в самом центре Нью-Йорка, то мне…
— Замечательный парк, — с задумчивым видом поддакнул Дункан.
Харли бросила в него салфетку, угодив ему прямо в грудь.
— Черт побери, Дункан, не будь занудой! Ты сидишь с таким мрачным видом, словно устал от жизни и потерял к ней всякий интерес…
— Но это действительно так, — пожаловался Дункан, подняв с колен салфетку и положив ее на стол.
— Прежде всего, ты — человек. Или ты забыл об этом?
— Нет, помню, — слишком уж тихо произнес он, пожирая глазами сидящую напротив Харли. Она первая отвела глаза в сторону.
— Хотя после тех любовных романов, которые у тебя были и которых не счесть, можно действительно во всем разочароваться.
— Ну, положим, сосчитать их все-таки можно, — Дункану почему-то захотелось излить перед ней душу, — но беда в том, что все мои амурные приключения имели мало общего с любовью.
— А сам ты когда-нибудь влюблялся? — набросилась она на него. — А тебя любили?
— Нет, — покачал головой Дункан. — От этого только одни неприятности. Кроме того, зачем мне было брать на душу грех за неразделенную любовь, разбитые сердца. Нет, это жестоко.
— Ты необычайно великодушен, — скептически заметила Харли. — Я подозреваю, что ты никогда не задумывался о таких вещах, как любовь, семья, дети, да?
— Никогда, — хвастливо заявил Дункан. — Однажды я понял, что продолжительные связи не для меня. От мысли о крепких узах меня начинает трясти.
— Непостоянство и ветреность, — резонно заметила Харли. — Интересно только, откуда у тебя это?
