— Значит, вы не будете возражать, если она оставит вам на носу зарубку.
— Да пошла она… Если б мне хотелось иметь на носу отметину, я бы сам ее сделал. Сир Никудышный сидит у себя, — Беннис ткнул большим пальцем вверх, — размышляет о былом величии.
— Он сражался за черного дракона, — подал голос Эг. Дунк уже примерился дать мальчишке в ухо, но Беннис только засмеялся…
— Ясное дело. Стоит только на него поглядеть. По-вашему, он похож на того, кто выбирает сторону победителя?
— Не больше, чем вы — иначе вас бы здесь не было. Позаботься о Громе и Мейстере, — сказал Дунк Эгу, — а потом приходи к нам наверх.
Старый рыцарь сидел у очага в ночном одеянии, но огонь в очаге не горел. В руке он держал тяжелую серебряную чашу, сделанную для кого-то из лордов Осгри еще до Завоевания. Чашу украшал шахматный лев, составленный из золотых и малахитовых чешуек — некоторые из них уже облупились. Услышав шаги Дунка, старик заморгал, словно пробужденный от сна.
— Вот и вы, сир Дункан. Ну как, напугался Лукас Длинный Дюйм, когда вас увидел?
— Не думаю, милорд. Скорее уж рассердился. — Дунк рассказал, как умел, о своем визите — только о леди Гелисенте умолчал, чтоб совсем уж дураком не показаться. Он опустил бы и затрещину, но губа у него раздулась вдвое против прежнего, чего сир Юстас не заметить никак не мог.
— Что с вашей губой? Дунк потрогал опухоль.
— Ее милость припечатала.
— Она ударила вас? — Старик раскрыл рот и снова закрыл. — Бить моего посла, приехавшего к ней под шахматным львом! Посметь поднять на вас руку!
— Это еще не самое страшное. Кровь унялась, не успели мы выехать из замка. — Дунк сжал руку в кулак. — Вашего серебра ей не нужно. Она требует сира Бенниса и плотину сносить не намерена. Она показала мне пергамент с какой-то писаниной и королевской печатью. Там сказано, что ручей ее. И еще она сказала, — замялся Дунк, — что вы…
— Был сторонником черного дракона? — Сир Юстас поник головой. — Этого я и боялся. Если вы захотите покинуть службу, я не стану удерживать вас. — Старик опустил глаза на свою чашу, неведомо что там высматривая.
— Вы мне сказали, что ваши сыновья погибли за короля.
— Так оно и было. За истинного короля, Дейемона Черное Пламя. Короля, Опоясанного Мечом. — Усы старика дрогнули. — Люди красного дракона называли себя «верными», но те, кто выбрал черного, отличались не меньшей верностью. Теперь они — те, кто вместе со мной пытался возвести Дейемона на Железный Трон, — исчезли, как утренняя роса. То ли они мне приснились, то ли лорд Красный Ворон со своими Зубами нагнал на них страху. Не могли же они все умереть.
Дунку нечего было возразить на это. До сих пор он не встречал еще никого, кто сражался за Претендента. Не странно ли? Ведь их были тысячи! Полстраны поддерживало красного дракона, полстраны — черного.
— Сир Арлан говорил, что и та, и другая сторона бились отважно. — Дунк подумал, что старику приятно будет это услышать.
Сир Юстас покачал чашу в ладонях.
— Если бы Дейемон растоптан Гвейна Корбрея… если бы Огненный Шар не был убит накануне битвы… если бы Хайтауэр, Тарбек, Окхарт и Батервелл поддержали нас всей своей силой, не пытаясь служить и вашим и нашим… если бы Манфред Лотстон не предал… если бы штормы не задержали прибытия лорда Бракена с мирийскими арбалетчиками… если бы Скорохвата не поймали с крадеными драконьими яйцами… так много «если бы да кабы»… Если бы хоть что-то вышло не так, как наделе, все могло бы обернуться по- иному. Тогда «верными» звали бы нас, а красных драконов вспоминали как проигравших сторонников узурпатора Дейерона Ложного.
— Может, оно и верно, милорд, но вышло все так, а не иначе. Зачем себя мучить? Это все давно быльем поросло, и вас помиловали.
— Помиловали, да. Тех, кто склонил колено и предоставил ему заложников в знак грядущей верности, Дейерон простил. Я выкупил свою голову жизнью дочери. Алисанне было семь, когда ее увезли в Королевскую Гавань, а умерла она в Двадцать, Молчаливой Сестрой. Я однажды ездил в город ее повидать, а она ни слова не захотела сказать родному отцу. Королевское милосердие — дар, несущий в себе отраву. Дейерон Таргариен оставил мне жизнь, но отнял гордость, мечты и честь. — Его рука дрожала, и красное вино плескало из чаши на колени, но старик не замечал этого. — Лучше бы я отправился в изгнание со Жгучим Клинком или лег рядом с моими мальчиками и славным моим королем. Такая смерть была бы достойна шахматного льва, потомка стольких гордых лордов и могучих воинов. Милость Дейерона умалила меня.
В его сердце черный дракон еще жив, понял Дунк.
— Милорд, — сказал Эг, вошедший, когда старик говорил о смерти. Сир Юстас посмотрел на него так, словно видел впервые.
— Да, паренек? Что тебе?
— Прошу прощения… но Горячая Вдова сказала, что вы примкнули к мятежникам, чтобы отнять у нее замок. Это ведь не так, правда?
— Замок… — смутился старик. — Дейемон обещал мне Холодный Ров, да… но воевал я не ради награды.
— Ради чего же тогда? — спросил Эг.
— Ради чего… — нахмурился Осгри.
— Зачем вы стали изменником, если не ради замка? Сир Юстас долго смотрел на Эга и наконец ответил:
— Ты еще мальчик. Тебе не понять.
— Я постараюсь.
— Измена — это всего лишь слово. Когда двое принцев дерутся за стул, на который только один из них может сесть, и лордам, и простым людям приходится выбирать между ними. А после битвы победителей провозглашают верными, побежденных же — мятежниками и предателями. Вот и меня постигла такая участь.
Эг подумал немного.
— Да, милорд… но ведь Дейерон был добрый человек. Почему вы выбрали Дейемона?
— Дейерон… — Старик выговорил это невнятно, и Дунк сообразил, что он сильно подвыпил. — Дейерон был хилый, узкоплечий, и брюшко у него подрагивало при ходьбе. Дейемон отличался гордой осанкой, и живот у него был плоский и твердый, словно дубовый щит. И драться умел на славу. Любого рыцаря мог побороть на копьях, топорах или дубинках, а уж с мечом это был сам Воин. С Черным Пламенем в руках он не имел себе равных — будь то хоть Ульрик Дейн с Мечом Зари или Рыцарь Драконов с Темной Сестрой.
Человек познается по его друзьям, Эг. Дейерон окружал себя мейстерами, септонами и певцами. Женщины вечно шептали что-то ему на ухо, и дорнийцы толклись у него при дворе. Какже иначе, если он уложил дорнийку к себе в постель и продал свою милую сестру принцу Дорнийскому, хотя любила она Дейемона? Дейерон носил то же имя, что Молодой Дракон, но сына от жены-дорнийки он назвал Бейелором в честь самого слабого из королей, когда-либо занимавших Железный Трон.
Дейемон набожен был не более, чем это прилично королю, и вокруг него собрались все великие рыцари королевства. Лорду Красному Ворону очень хотелось бы, чтобы они были забыты, и он запрещает нам петь о них, но я-то помню. Робб Рейн, Гарет Серый, сир Обри Амброз, лорд Гармон Пик, Черный Бирен Флауэрс, Красный Бивень, Огненный Шар… Жгучий Клинок, наконец! Где еще, я вас спрашиваю, собиралось столь благородное общество, где вы еще найдете столько героев?
Ты спрашиваешь, почему, мальчик? Да потому, что Дейемон был лучшим из двух. Это и старый король понимал. Недаром он отдал меч Дейемону — Черное Пламя, клинок Эйегона Завоевателя, которым со времен Завоевания владел каждый король из рода Таргариенов… он вложил этот меч в руки Дейемона в тот самый день, когда посвятил его, двенадцатилетнего, в рыцари.
— Мой отец говорит, что он сделал это, потому что Дейемон был бойцом, а Дейерон нет, — сказал
