Совет: Николо Барон, житель нижнего города, твои темные дела ужаснули нас. План вашего тайного общества состоял в уничтожении дворянства. Отсюда и исход нашего голосования. Ты будешь сброшен на ложе, уставленное кольями. Приговор будет приведен в исполнение на рассвете. Нам сообщили, что ты хочешь что-то сказать.
Барон: Да… Но я слишком слаб, чтобы говорить громко.
Совет: Секретарь, запиши слова этого человека со всей точностью. Затем зачитай их нам.
Заявление: Господа, когда меня арестовали, я знал, что двое из моих собратьев уже мертвы, а еще двоим удалось убежать, поэтому я решил рассказать вам о Третьем Городе все, что знаю, и сделал это. Зачем вы ломали мои руки и выжигали глаза, если знали, что посадите меня на кол? Ответ на этот вопрос отлично известен в нижней Венеции. Мы слишком хорошо его знаем. Вы хотели преподнести мне урок. Вы отобрали у меня свет, чтобы показать, что я нахожусь в темноте и неведении. Вы сломали мне руки, чтобы показать, что можете остановить любого, кто хочет бороться со злом, творящимся в Венеции. Уяснить уроки вашей жестокости очень легко…
Совет: Секретарь, опусти оскорбления.
Заявление:…господа, не более трех или четырех лет назад Третий Город стал намечать план действий. До того времени мы предпочитали духовные пути обновления: молитвы и размышления. Мы жаждали повлиять на других, изменив самих себя. Мы хотели подать пример, спокойно рассуждая о высшем городе, и мы говорили без гнева и негодования. В наши лучшие мгновения, поднявшись над всеми страстями и достигнув вершины сосредоточения, мы видели город, которого желали. Мы действительно видели его — единый третий город, а не два нынешних яруса, один взгромоздившийся на другой, словно в непристойном акте прелюбодеяния. Мы видели наш Третий Город во плоти, поднявшимся над огромной лагуной. Его омывал свет. Горя не было. Улицы были широкими. Дул нежный ветер. Люди выглядели приветливыми. У каждого была работа. Жители свободно перемещались по всем районам города. Воздух был чистым и свежим. И ужасы смертной казни не представлялись публике, словно веселый маскарад…
Совет: Стража, уведите отсюда этого словоохотливого преступника. Он недостоин нашего внимания.
Пьетро Мочениго: Господа, мы в тысяче лиг от того, чтобы проникнуть в сердце этого заговора, и признаюсь вам, я напуган. Особенно я встревожен участием в нем некоторых священников. Нам всем стоит бояться. Вследствие этого я предлагаю провести тщательный обыск всех приходских церквей нижнего города, и позвольте в особенности выделить церковь Святой Марии на болотах. Я считаю это место подозрительным. Обещаю вам — клянусь! — что мы вырежем эту опухоль.
Андреа Дандоло: Господа, я хочу сразу же поддержать предложение Мочениго. Нет нужды подчеркивать опасность. Мы столкнулись с весьма странной и безжалостной сектой. Однако в который раз я настаиваю, чтобы мы не забывали о причинах этого заговора — о зловонных и темных уголках нижнего города. Я хочу заметить, что в ходе нашей борьбы с преступниками мы должны выработать предложения Сенату о состоянии улиц, света, водоснабжения, воздуха, пешеходного движения и гражданского порядка в нижней Венеции. Иными словами, мы должны начать думать, как навеки уничтожить почву для подобных тайных обществ.
13. [Лоредана. Исповедь:]
Матерь Божия, помоги мне. Настало время рассказать все о Марко и Агостино, но, отец Клеменс, это не то, что вы думаете, поначалу было не то, хотя впоследствии было и это. Как мне раскрыть вам карты этой истории? Я думаю, лучше всего сделать это прямо.
Примерно месяца через три после свадьбы, теплым сентябрьским днем мы были за городом, и я так и оставалась девственницей, а Марко и Агостино проводили много времени вместе, катаясь верхом по окрестностям или сидя в тени большого ореха, перерывая кипы книг, разговаривая и попивая из маленьких кувшинов холодное белое вино. Мне было видно их из окна комнаты наверху. Наши слуги Джованни и Дария уехали в Асоло на повозке с мулом, чтобы раздобыть бочек и упряжь для лошадей. Они должны были вернуться только на следующее утро, да и то не слишком рано, а три местные служанки ушли домой, прибравшись, приготовив еду и накрыв на стол. Я, Марко и Агостино были на вилле одни. За час до заката, когда все стихает и даже лист на дереве не шелохнется, Марко зашел в дом и пригласил меня прогуляться по лесу, и я удивилась, потому что раньше он ничего подобного не делал. Я заметила, что он немного пьян, хотя Агостино был трезв, как я потом узнала.
Что ж, я собралась, и Агостино, конечно же, пошел с нами, и они разговаривали друг с другом, а я молчала, — разговор шел об их друге, который носил парик, рукава, отороченные мехом, вышитый камзол, и у него была сотня чулок и различные пудры и притирки для лица. Мы гуляли около часа, и это была приятная прогулка. Агостино захотел немного вздремнуть перед обедом и вернулся на виллу раньше нас, и я не помню, о чем говорила с Марко, но когда мы вернулись, я сразу прошла в спальню и увидела на своей кровати не кого иного, как Агостино. Я застыла от удивления. Я спросила, что он там делает, он сказал, что хотел поговорить со мной, и я ответила, что спальня — неподходящее место для беседы, и попросила его немедленно уйти. Когда он отказался, я позвала Марко, но не получила ответа, а когда попыталась выйти сама и найти мужа, Агостино вскочил с кровати и преградил мне путь. Я испугалась, а он заговорил со мной и сказал, что, дескать, я замужняя женщина и все еще девственница. Меня бросило в жар от стыда, и целую минуту я не могла произнести ни слова. Боже милостивый, что происходит, или мне все это снится? Нехорошо жене оставаться девушкой, сказал он мне (кому еще приходилось слышать подобное?), это постыдно и даже некрасиво, и он заявил, что собирается это исправить и что Марко передал ему право первой ночи, так он в точности и сказал: право первой ночи, — и стал приближаться ко мне.
Как только я смогла говорить, я сказала ему, отступив за кровать, что его слова гнусны и противоестественны, что Марко не мог одобрить такого поступка и в любом случае не имел права так делать, а Агостино со смехом повторял: «Где же твой муж, где он?» Действительно, где? Я снова стала кричать и звать Марко, пока Большие Руки не схватил меня и не бросил на кровать лицом вниз, затем, придавив меня коленом, связал мне руки чулком, который сдернул с меня. Он сильно ударил меня по спине, чтобы я перестала извиваться, и все время просил меня замолчать: он-де окажет мне большую услугу и не обидит меня. Я к этому времени так охрипла, что перестала кричать и только плакала, надтреснутым голосом, говоря ему, что он совершает преступление, что, когда мой отец и семья узнают об этом, он поплатится головой. Я говорила еще что-то, но ничто не могло его остановить, я его не видела, а он лег на меня, раздвинул мне ноги и, несмотря на мои проклятия и крики боли, вошел в меня.
Но это было еще не все. Когда он закончил и мои ноги и юбки были в крови, а я всхлипывала, как дитя, мне показалось, что я слышу, что Марко приказывает мне замолчать. Я подняла взгляд и увидела его — он стоял в дверях, он стоял там все это время и все видел, а теперь он улыбался Большому Агостино, который твердил: «Перестаньте, мадонна Лоредана, перестаньте плакать, у вас ведь была брачная ночь, мы отведали ваших сладких ягод, а вы стали замужней женщиной, по-настоящему замужней, гордитесь этим, и однажды, возможно, вы станете матерью благородного семейства».
Это в точности его слова, они врезались мне в память, и чем дольше он говорил, тем больше усмехался Марко, он даже хохотал. Вы можете в это поверить? А что же я, что я чувствовала, как вы думаете? Я скажу вам. Сперва — ужасный стыд, я сжимала зубы, я хотела заползти в большой сундук и умереть там, но в следующий момент, и этот момент наступил быстро, я почувствовала смертельный гнев и ярость. Марко одобрил все, что случилось, он этого хотел, он хотел этого, а я хотела увидеть его лицо изрезанным бритвой, его красоту изрубленной на моих глазах, ту красоту, что так обожал Большие Руки, и я хотела, чтобы этому человеку отрезали его гордый член.
Боже, даже сейчас, спустя двадцать лет после того, как это случилось, я начинаю плакать и не могу писать дальше.
Мой собственный муж, мой спутник в течение трех месяцев, каждому желанию которого я всегда подчинялась и к каждому совету которого прислушивалась, ни одного резкого слова не было сказано между нами за все это время, святая Мария Матерь Божия, как называется то, что он сделал? Подстрекатель. Вот
