пальцы между ног, и в этот самый момент я услышала глухой звук от удара: я ударила его по лицу кулаком, вот так, даже не задумавшись. Потом у меня болела рука, так сильно я его ударила. Но постойте, это же что-то неслыханное для верхнего города и, насколько я знаю, для всего мира, чтобы женщина била мужчину кулаком, и потому Марко вернул мне все с процентами: он осыпал меня ударами, моя щека распухла, из носа шла кровь, под глазом был синяк, и он толкнул меня и таскал по всей комнате за волосы, называя меня последней шлюхой, и сказал, что сучье мое лоно надо отдать собакам, но я отвечала ему оскорблениями, и меня не заботило, сколько еще он будет таскать меня за волосы, я назвала его рогатой свиньей, рогоносцем, хорошенькой девицей, врагом собственного зада, давалкой и вонючим извращенцем-содомитом (эти слова я услышала на проповеди). И еще я сказала, что капитан живет ради своей похоти, и Марко, может быть, тоже, но я ненавижу свою, стыжусь ее и скоро смою ее навсегда.
Эта дикая драка и оскорбления положили конец всему, я должна была избавиться от Марко или умереть, я должна была найти способ рассказать отцу. Капитан уезжает на пять месяцев, но он вернется, и Марко снова отдаст меня ему, Марко найдет других капитанов, Марко всегда будет толкать меня к разврату, и вскоре мне уже ничего другого не надо будет, я убегу и буду искать необычных удовольствий или однажды пойду к капитану и попрошу его похитить меня у «моей красотки» и продать турку из Александрии или кому угодно, и я не сомневалась, что он бы это сделал, это был такой человек, злодейство было его природой. Поэтому сразу же, даже не задумавшись, я стала постепенно, один за другим, предпринимать определенные шаги, у меня не было плана, потому что если бы был, я бы никогда не избавилась от Марко, я это знала, я бы нашла повод подождать, передумать и ничего не делать.
Позже, в тот же день после этой дикой драки, я пошла к Марко и сказала, что на душе у меня такой стыд и мерзость, что я готова умереть, и попросила его отпустить меня к мессе на следующее утро. Я бы пошла в маленькую церковь и закрылась вуалью так, что никто бы не заметил мое избитое лицо, и тогда он сказал, что не сможет пойти со мной, потому что такая вуаль в его сопровождении покажется слишком странной, что Дария и Джованни будут сопровождать меня. Так и вышло, но когда мы вышли из церкви, вместо того чтобы пойти домой, я сказала им, что зайду в монастырь к Полиссене, они пытались спорить, но, конечно, не могли меня остановить, хоть Марко и приказал нам вернуться домой сразу же по окончании мессы. Они пошли за мной, и я велела им подождать возле монастыря, а сама побежала к Полиссене, и это было моим спасением. Я не вернулась. Полиссена, увидев меня, пришла в ужас и никак не могла поверить своим глазам, мы поговорили с аббатисой (которая уже сталкивалась с такими вещами), и я сказала, что не покину монастырь, пока не встречусь с сиром Антонио, моим отцом. За ним послали, потом прибыл Марко и пытался спорить, но услышал, что отец уже направляется сюда, и отправился домой выжидать. Зная, кто мы, аббатиса понимала, что все нужно держать в строжайшей тайне, и когда пришел отец (он был в шоке, когда увидел, что у меня с лицом), нас провели вниз в склеп, на самое дно нижнего города, и там я с ним поговорила, но не упомянула капитана, это имя не слетело с моих губ, я знала, что этого делать нельзя. В общем, вот что я сказала своему отцу в промежутках между рыданиями и всхлипами, я сказала ему, что он может меня задушить, но я не вернусь к Марко, сказала, что Марко любит мужчин, что он никогда даже не прикасался ко мне, что он заставил одного из своих любовников лишить меня девственности, что я не назову имени этого человека, какой в этом прок, и что я ничего не говорила до сих пор, потому что мне было стыдно и страшно, я боялась скандала, и что трижды, когда я носила ребенка, это было не от Марко, потому что я интересовала его только тем, что он мог использовать меня, чтобы вовлечь других в свои грехи.
Мой отец плакал, я раньше никогда не видела, чтобы мужчина так плакал, кроме Большого Агостино, когда тот терял Марко, затем он обнял меня и вспомнил, что я пыталась однажды рассказать ему; я полагаю, ему пришлось это признать, а чуть позже он сказал, что знал, что Марко любит мужчин, но никогда не думал, что он зайдет так далеко, что он никогда ничего подобного не слышал. Отец добавил: «Дана, по законам чести я должен убить тебя, а затем себя, но я не могу заставить свои руки сделать то, чего они не хотят. Я не могу положить эти руки тебе на горло». Он сказал, что ущерб мне был нанесен, и этого не исправишь, и что если он убьет меня и себя, то скандал с двумя убийствами, венчающий скандальные сплетни о Марко, будет слишком ужасен. Это навлекло бы на Лореданов вечный и несмываемый позор, с тем же успехом можно бежать и скрываться тысячу лет. Затем он сказал, что должен уйти и подумать, что предпринять, что он вернется повидать меня перед вечерней службой, а пока переговорит с этой свиньей Марко и велит ему держаться подальше от монастыря и не болтать, а представить все так, словно у меня приступ религиозной горячки. Отец вернулся к вечерне, и мы заключили соглашение, он назвал это договором, в том, что я вернусь домой к Марко, если он поклянется держать своих друзей подальше от дома, разрешит мне каждый день навещать родных, привести собственную горничную, поклянется никогда не оскорблять и не бить меня, не тронет и волоска на моей голове, и, наконец, что Квирина и одна из моих овдовевших тетушек будут проводить с нами лето в Асоло. В ту ночь Марко согласился на эти условия, отец отправил их ему в запечатанном письме через надежного посланника, потому что он боялся, что если окажется рядом с Марко, то убьет его на месте, и тогда начнется скандал и всплывут сплетни о Марко, о его пороке и обо мне. Но этого не произошло, мы все хранили тайну, и ничто не достигло ушей Совета Десяти.
На следующее утро Дария и Джованни пришли забрать меня, я привела с собой горничную из отцовского дома, и Квирина прожила со мной несколько недель. С тех пор мои отношения с Марко были спокойными, но холодными как лед, мы редко садились вместе за стол, но когда это случалось, я смотрела на него и думала, зачем же Бог наделил его такой красотой, это казалось мне неправильным, но в конце концов, кто я такая, чтобы так думать, неисповедимы пути Господни. И кроме того, Марко поглядывал на меня, и кто знает, о чем думал он, мы были смертельными врагами, живущими под одной крышей, хотя однажды он все-таки сказал (чем очень удивил меня), что все еще видит меня сидящей на коленях у капитана. Я встала из-за стола, это было как пощечина, но я ее заслуживала, и я должна сказать, что он выполнял условия соглашения с моим отцом и не оскорблял меня, не приводил друзей и поэтому часто не ночевал дома.
Затем в моей жизни произошла большая перемена: примерно через полгода после ужасной драки Марко утонул в Большом канале, и никто не знал, как это случилось, но все спрашивали, было ли это убийством или самоубийством. Конечно, в дело вмешались Десять, они вели расследование много недель, и трое даже пришли ко мне домой, чтобы задать вопросы, они приходили дважды, и допросы длились долго, они даже спрашивали об Агостино и капитане, но не нашли ничего преступного, и братьям и дядьям Марко оставалось только злиться. Это было пятно на их имени, потому что все думали, что он покончил с собой. Если спросите меня, я скажу, что это не было делом его рук, я никогда не видела его отягощенным унынием, я думаю, что он напился той ночью, у него наверняка были враги, и, возможно, его убил кто-то, кому заплатили, хорошо заплатили, но я не буду это доказывать, это все, что я могу сказать. В его желудке обнаружили много красного вина, но там не было никакой пищи. Кое-что еще я должна признать, и да поможет мне в этом Бог, я не очень огорчилась из-за этой смерти, я сразу же оделась в черное, но это было скорее знаком тихой радости, нежели скорби, но в то же время я искупила свое равнодушие горячими молитвами за его темную душу, он был таким странным, и испорченным, и жестоким со мной. Он, словно демон, изыскивал разные способы разбудить мою похоть, и я думаю, что если бы он этого не делал, ничего бы не случилось, я хочу сказать, что если бы он был мне настоящим мужем и хотел иметь детей, может, я бы и испытывала к нему слишком сильное желание, кто знает, но это разрешено в святом браке, когда есть любовь, знак Господа. Я слышала, как священники говорят в проповедях, что желание родить ребенка в браке освобождает его от похоти, вот почему я хотела думать об Агостино Барбариго как о моем тайном и истинном муже. Бедный Агостино, я глубоко стыжусь всего, что я с ним делала, я раскаиваюсь во всех этих делах и поступках от всего сердца, и да упокоится его несчастная душа навеки. Даже сейчас сестра Полиссена заказывает мессы за упокой его души. Капитан был совсем другим, эта тварь ползучая в человеческом обличье, он ужасал меня, и по сей день он мне противен. Он действительно убил своим членом мальчика в Александрии, и у него были злобная собака, слуги и пороки, и я считаю, что все мы поступаем как ослы, оказывая ему почести — этому отвратительному старому козлу-сенатору с великолепными манерами и любовью к искусствам. Достаточно о нем.
Я должна немного отдохнуть и подумать о последней части моей исповеди.
На следующий день после смерти Марко слуги Дария и Джованни были выдворены из дома, мой отец назвал их соучастниками преступлений и пригрозил, что им прижгут лица каленым железом, если они когда-нибудь дерзнут открыть свои клювы и сказать что-нибудь обо мне и Марко. Они удалились,
