Гоголь. Подсвеченные фарами проезжавших машин капли дождя были единственным источником освещения в комнатушке, состоявшей из обоев неопределенной расцветки, которых все равно не было видно из-за темноты, кровати, шкафа, напоминавшего кровать, поставленную вертикально, – так что, если бы они имели возможность ходить по потолку и стенам, непременно хотя бы раз спутали и попытались расстелить его. Собственно, никакого визуального доказательства того, что сама комната существовала, не имелось, не принимать же за таковое хрустально фосфоресцирующие капли на стекле. Единственное, о чем можно было говорить с совершенной точностью, – то, что эти двое были друг у друга, а где они были и были ли они «где-то», или, напротив, это «где-то» существовало лишь постольку, поскольку они были рядом, – вопросы, скорей достойные не видимых глазу фиалок на несуществующих обоях.
Лиса. Правильно говорить – обеих.
Гоголь. На несуществующих обеях. Так вот. Я не могу писать потому, что не могу подобрать слов. Язык не хочет течь через мои пальцы на клавиатуру, а писать за него – слишком долгое и унизительное занятие. С нулевым, к тому же, эффектом. Я думаю, что агент МГБ Елизавета Супранович подсыпала мне в бульон из-под пельменей специальной отравы, толченых книг позднего Милорада Павича вкупе с измельченными фотографиями Мишеля Уэльбэка, и вот эта дрянь разорвала нейронные связи между пальцами и мозгом и убила во мне способность сообщать собственные мысли клавиатуре. Кстати, о нейронных связях. Ты не видела шпажки для сыра? Купил камамбера, а шпажек нет.
Лиса. Они, наверное, закончились просто.
Гоголь. Да нет же! Я помню, что мы в прошлый раз использовали только пару штук! Где остальные?
Лиса. Что?
Гоголь. Опять это гадкое чувство чужого присутствия здесь.
Лиса. Не волнуйся, глупый! Вот больше им делать нечего, как шпажки для сыра тырить!
Гоголь. Ладно, черт с ним…
Лиса. Если уж начинать беспокоиться обо всех этих наших… Обстоятельствах. Ты как маскируешь тот факт, что постоянно сюда срываешься? Все еще эти трюки с переодеванием?
Гоголь. Нет, я прозвонился по самым засвеченным телефонам, сказал, что записался на курсы испанского языка в «Сол». Патриа о муэрте, Че Гевара, но пасаран. «Сол» здесь совсем рядом, на Трудовой улице. Я даже сходил туда в реале, деньги заплатил, которые мог, между прочим, на сгущенку потратить. Это чтоб если проверять станут, но – несильно проверять, не въедливо, – так вот, чтоб был я там во всех списках. Но если меня плотно «проведут», тут, конечно, никакие хитрости не помогут. В том-то вся и штука, что мы ведь не знаем, «ведут» меня или нет. Их не видно. Их, может, и совсем нет.
Лиса. Угу.
Гоголь. Елизавета?
Гоголь. Елизавета?
Наблюдаемые провели на объекте ночь, утром первой, в 9.07, ушла Лиса.
Министерство госбезопасностиПротокол аудиодокументирования объекта «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7». 1 ноября
Стажер, Цыркун Г. М.
Наблюдаемые появились в 18.45, открыли дверь ключом. Гоголь сказал: «У нас тут с тобой стандартная драма эпохи классицизма. Единство места, времени и действия. Каждый акт – в одних и тех же декорациях, в одно и то же время», на что Лиса отреаг.: «Как много значений в слове „акт“» и добавила, что у Гоголя – «не аристотелевское понимание единства времени». После этого объекты продвинулись на микрофон 3, поддерживая шутливую беседу.
Гоголь. Мы включаем свет на маленькой кухоньке, состоящей, кажется, из одного окна, но мы не трогаем уродливую люстру с желтым плафоном, пауком свисающую с потолка и так и норовящую цапнуть за ладони, когда потягиваешься, кряхтя, – нет, мы включаем маленький ночничок в давно не работающей вытяжке. И он подбитым, но добрым глазом прорезает тьму, и сразу хочется придвинуться ближе друг к другу, потому что на двоих этого света не хватит, только на одного Лизаветанатолия. Давай, теперь твоя очередь.
Лиса. И сразу же становится понятно, что основной частью этой кухни, главной ее мебелью, является окно, через которое открывается вид.
Гоголь. Да никакого вида. Темно слишком.
Лиса. Вид на детскую площадку, такую беспомощную, на дворик перед крохотной патриархальной баней, которую, кажется, до сих пор топят дровами. А мы возвышаемся над всем этим, как маяк, освещающий бушующий океан зелени желтым глазом давно задохнувшейся вытяжки. Мы – на капитанском мостике, в пункте управления полетами, мы – диспетчеры мира, зажги свечу.
Гоголь. Ну вот, и зачем мне писать после всего этого?
(Разжигание свечи переходит в какую-то возню с причмокиваниями, и объекты оказываются на микрофоне 1, занимаясь с…ксом. После этого, сделав несколько малопонятных замечаний о характере полученных ощущений, не относящихся к полю интересов Пятого отдела, они обсуждают некоего человека.)
Гоголь. Скажи. Я очень не хотел заговаривать об этом. Я даже не уверен, что мне следует это начинать сейчас. Но тем не менее. Скажи. Не говорила ли ты с ним? Ты. Ты обещала, помнишь? Что ты поговоришь с ним. Что это, возможно, снимет проблему. Так вот.
Лиса. Милый. Не надо. Не надо пускать его в нашу постель. Не надо.
Гоголь. Я все понимаю, Лиза. Все понимаю. Ты не говорила?
(Лиса издает не поддающийся воспроизведению в буквах звук.)
Гоголь. Скажи. Скажи, почему каждый раз, когда мы заговариваем о нем, ты меняешься в лице?
Лиса. Мне это очень неприятно.
Гоголь. Милая, почему именно так? Ты не так меняешься, будто он тебе неприятен.
Лиса. Ну а что ты хочешь? Ну ты сам подумай?
Гоголь. Скажи. Ты любишь его?
Лиса. Я не знаю, что ответить тебе на этот вопрос. Тебе. Здесь.
Гоголь. Скажи.
Лиса. Можно я не буду?
Гоголь. Это так просто: ответить «нет». Милая Лиза. Это так просто! Почему ты не скажешь «нет»? А?
(Некоторое время в мониторах происходит молчание. Потом шаги Гоголя слышны на микрофоне 3 (кухня). Через 10 минут Лиса приходит на микрофон 3, и беседа возобновляется.)
Лиса. Что ты делаешь?
Гоголь. Никогда не задумывалась, зачем здесь при трех коробках спичек лежит этот башмак, эта… Пепельница, наверное?
Лиса. Это скорее ваза.
Гоголь. Этот башмак-ваза, полный перегоревших спичек? Не задумывалась? Я тебе скажу. Потому что хозяйка квартиры очень запасливая. Понимаешь, вот горит у нее одна горелка на плите, а ей нужно зажечь другую. Она не возьмет новую спичку. Она достанет из этой свалки уже перегоревшую. Она ее подожжет от огня. Вот так. Посмотрит немного на пламя. Потом включит газ на второй горелке и – вуаля! И экономия, и огонь.
Лиса. Ну и к чему все это?
Гоголь. К тому, милая Елизавета, что спички лежат. Про запас. А им бы очень
