разошлись! Да я… Я, между прочим, вообще протокола вести не буду! Вообще. Говорим без протокола!
– И мне ничего не нужно будет подписывать?
– Ничего! Поговорим, и вы поедете домой, допивать свой кофе (а кофе я, Лиза, действительно не допил!).
– Хорошо. Я понял, Евгений Петрович. Я буду честно отвечать на ваши вопросы. Без протокола.
– Хорошо. В каких отношениях вы состояли с Елизаветой Супранович?
И вот здесь – может быть, он специально так сделал, Лиза, но я растерялся. Дело в том, что он сказал о тебе, милая, в прошедшем времени. И, пока я обдумывал этот грамматический нюанс, пришло время отвечать на этот ужасный, повисший в воздухе…
– Ну… В теплых, дружеских отношениях.
Я знаю, Лиза, ты возразишь, что, может быть, не надо было ему вообще говорить о нас, но нас могли видеть, видеть, а его лучше впрямую не обманывать. Я прекрасно ответил, прекрасно: коротко и не придерешься. Теплые и дружеские. Кто может оспорить то, что наши с тобой отношения были теплыми и дружескими? Да никто!
– Когда и где вы познакомились? – сразу же выдал он.
– Познакомились… Весной этого года. В кафе «Шахматы» на улице Карла Маркса. Случайно.
– Как часто встречались с тех пор?
– Ну… Встречались… Регулярно.
– Были ли у вас отношения романтического характера?
И вот что мне нужно было отвечать на этот вопрос? Как далеко в их головах простирается понятие «романтического»? Они подразумевают постель или робко замирают у дверей спальни с букетом роз?
– Я… Я не знаю, – заспешил я, обдумывая всю глупость термина… – Романтического характера? Это, типа, когда в кино под ручку ходишь? В кино мы не ходили. Прошу особенно отметить в вашем… Отчете. Ни разу.
– Ну зачем вы мне хамите? – Следователь разочарованно отодвинул в сторону документ, подвернувшийся ему под руку в этот горестный для него момент. Документ, отчаявшись подползти под стопку других подобных себе, загнулся вверх и скончался.
– Извините, пожалуйста, Евгений Петрович. Ну правда, ну глупо это звучит, «романтические отношения»… Как на инструкции к презервативу или в речи директора школы перед выпускным вечером…
– Хорошо, Анатолий, давайте так: вы вступали в интимную связь? И я тут упрежу ваши дальнейшие выверты: у вас был, как сейчас принято говорить, секс с гражданкой Елизаветой Супранович?
И, знаешь, ведь это я сам себя загнал в этот тупик. Мог бы просто ответить что-то про «романтические отношения», а потом вывертываться, как захочу, говорить, что понимаю «романтические отношения» как исключающие секс… В общем… Что ж сказать? Ну да, вот так:
– Можно, я не буду отвечать на этот вопрос?
– Можно, – еще более разочарованно ответил следователь.
Вот, эта сцена… Как будто один кореш у другого выпытывает: ну ты ее трахнул, а? А тот, второй, благородный, – не колется, а на самом деле, конечно, не трахнул, если б трахнул – уже б расписывал во всех подробностях. Может, он так и понял? Или он что-то знает? Проблема в том, что я не знаю, что он знает, и не могу об этом спросить, а он мало того, что знать может многое, но и о том, чего не знает, спрашивать может в лоб. И не дай бог мне соврать о том, что ему известно!
– Хорошо, Анатолий. Я чувствую, что беседы у нас не получится. Скажите тогда только, когда и где вы в последний раз виделись?
– А почему ее начали искать, Евгений Петрович? Вот давайте так: если у нас беседа, то я тоже у вас поспрашиваю, в две стороны поработаем, да?
Следователь задумался. То есть нам-то с тобой понятно, кто дал распоряжение тебя искать. Но он ведь не мог мне сказать: «Муравьев Николай Михайлович лично». Ситуация была обратной: я знал то, что он, гад, пытался утаить.
– Девушка исчезла, – начал он.
– Да кто ж сказал, что исчезла, – не дал я ему расслабиться. – Вдруг на отдых в Ниццу укатила?
– Не сказав никому?
– А кому она могла сказать?
– Ну вам, например, Анатолий, – хитро блеснул глазами следователь, и я понял, что отнюдь не один я здесь забавляюсь. – Вам она говорила, куда она могла бы уехать?
Может быть, и вызывали-то только для этого вопроса, а?
– Нет, Евгений Петрович, мне она не сообщала о том, что собирается уехать.
Я думаю, что здесь я ему немножко соврал, ведь ты говорила, что исчезнешь, но «исчезнуть» и «уехать» – не одно и то же, правда?
– Я не знаю, где она сейчас. И мне интересно, кто вам сказал, что она исчезла. Может, он и знает, – вконец осмелел я.
– У исчезнувшей Елизаветы Супранович в Кобрине живет бабушка, с которой она всегда созванивалась не реже раза в неделю. Кроме того, у нее есть несколько подруг. И все эти люди обратили внимание следственных органов на то, что всякий вид связи с Елизаветой Супранович отсутствует, а ее саму никто не видел уже очень долгое время. Мы не могли не отреагировать. Кроме того, в зарубежные средства массовой информации поступила наводка…
– Вами же и данная, – разошелся я, – ну признайтесь же! Если у нас с вами разговор по душам!
– О причастности МГБ к антигосударственным изданиям, выходящим за рубежом, я слышу впервые, – профессионально парировал он. – Но тот факт, что даже они заговорили об этом исчезновении, не оставлял нам шанса на безделье. Мы начали дело.
– Об исчезновении или об убийстве? – задал я вопрос, подсказанный вампиром.
– Дорогой вы наш Анатолий Петрович! В криминалистике до тех пор, пока не найдено тело, об убийстве не заявляют. Тело же не найдено!
Мне подурнело от того, что он сказал о тебе «тело», и я покорно замолчал.
– Когда и при каких обстоятельствах вы виделись с гражданкой Супранович в последний раз?
– Восемнадцатого ноября, – выдал я, пожалуй, чересчур поспешно.
– То есть накануне ее исчезновения, – медленно сказал он.
– А вы уверены, что исчезновение произошло восемнадцатого ноября?
– Совокупность факторов, Анатолий Петрович, позволяет следствию предположить, что исчезновение произошло восемнадцатого ноября около полуночи, – сухо выдал он. – Когда именно и где вы встречались с Елизаветой Супранович восемнадцатого ноября?
– Вечером.
– Во сколько?
– Вечером.
– Точнее!
– Ну, – я решил сдаться (все равно ведь без протокола). – Около двадцати ноль-ноль.
– Это позволяет заключить, уважаемый Анатолий, что вы были последним человеком, видевшим гражданку Супранович. Где состоялась ваша встреча?
Тот самый вопрос, которого я так боялся.
– Ну… Я не помню… Я не помню, Евгений Петрович. – Я бы сам себе не поверил, Лиза! Как это жалко смотрелось! Я ожидал дальнейших вопросов и, может быть, даже угроз.
Следователь опустил голову и откашлялся.
– Хорошо, – сказал он. – Хорошо.
Защитная магия, которую предложил обсыпанный перцем вампир, сработала. «Не помню», кажется, защищало.
– Я не могу заставить вас это вспомнить, – задумчиво сказал следователь. – Современная медицина не знает препаратов, освежающих память. Обычно у нас в таких ситуациях человека помещают под арест месяца на полтора-два, и у него появляется достаточно времени, чтобы вспомнить все нюансы дела, по которому с ним беседуют.
