теперь у меня к вам простой вопрос. Положа руку на сердце, сможете ли вы после всего того, что прочли, утверждать, или, по меньшей мере, придерживаться указанных в названии мифов о том, что Сталин презирал и ненавидел интеллигенцию, особенно творческую, что он не оказывал серьезной поддержки интеллигенции и всячески ее третировал?! Убежден, что у честных людей, а именно они-то и составляют большинство подданных Ее Величества России, ни при каких обстоятельствах не повернется язык утверждать такое!
А теперь полюбопытствуйте, как интеллигенция вела себя в вопросе о премиях и как Сталин решал вопрос премий. Итак, продолжаем цитировать К. М. Симонова.
1-3 июня 1947 года. Обсуждался фильм «Адмирал Нахимов». Когда Жданов, как председатель комиссии, доложил о присуждении этому фильму первой премии и перечислил всех, кому предполагалось дать премию за фильм, Сталин спросил его, все ли по этому фильму.
— Нет, не все, — сказал Жданов.
— Что?
— Вот есть письмо, товарищ Сталин.
— От кого?
Жданов назвал имя очень известного и очень хорошего актера. Он пишет, сказал Жданов, что будет политически не совсем правильно, если его не включат в число актеров, премированных по этому фильму, поскольку он играет роль турецкого паши, нашего главного противника, и если ему не дадут премии, то это может выглядеть как неправильная оценка роли нашего противника в фильме, искажение соотношения сил.
Не поручусь за точность слов, но примерно так изложил это письмо Жданов. Сталин усмехнулся и, продолжая усмехаться, спросил:
— Хочет получить премию, товарищ Жданов?
— Хочет, товарищ Сталин.
— Очень хочет?
— Очень хочет.
— Очень просит?
— Очень просит.
— Ну, раз так хочет, так просит, надо дать человеку премию, — все еще продолжая усмехаться, сказал Сталин. И, став вдруг серьезным, добавил:
— А вот тот актер, который играл матроса Кошку, не просил премии?
— Не просил, товарищ Сталин.
— Но он тоже хорошо играет, только не просит. Ну человек не просит, а мы дадим и ему, как вы думаете?
Небольшой комментарий. Обратите внимание на следующие обстоятельства. Во-первых, представителям актерской среды было не занимать нахальства, чтобы требовать премию и себе. Причем под надуманным предлогом. В том, что описал Симонов, чувствуется весь спокойный сталинский сарказм в отношении человеческой алчности до премии у не названного писателем актера. «Хочет? Очень просит? Хочет получить премию? Ну, раз так хочет, так просит, надо дать…» А ведь роль-то у этого актера была эпизодическая. И, поди ж ты, не постеснялся накатать «телегу» в ЦК и комиссию по премиям, чтобы получить не заслуженное. «Жаба», видите ли, замучила. И едва ли не по принципу «на, подавись» Сталин согласился дать ему премию. Скорее всего, из-за того, что по этому вопросу докладывал Жданов.
Здесь необходимо отметить, что в подобных случаях Сталин вычеркивал таких людей из круга тех лиц, к которым ранее относился с симпатией. Он ни в чем не терпел алчности. И не прибегая к каким-либо иным методам и даже не укоряя в проявлениях алчности, он просто забывал о таком человеке, как о никчемном. В многочисленных писаниях о Сталине не раз встречались такие случаи, как следующий. В своих записях бесед с главным маршалом авиации, создателем советской авиации дальнего действия Александром Евгеньевичем Головановым известный писатель, ныне, к сожалению, покойный Феликс Чуев, с прямой ссылкой на рассказ первого приводит такой пример:
«Есть такие люди, воспринимающие заботу о них по известной поговорке: дают — бери. Одного товарища назначили на весьма ответственный пост, и, естественно, общение со Сталиным стало у него частым. Как-то Сталин поинтересовался, как товарищ живет, не нужно ли ему чего-нибудь, каковы его жилищные условия? Оказывается, ему нужна была квартира. Квартиру он, конечно, получил, а в скором времени Сталин опять его спросил, нет ли в чем-либо нужды. Оказалось, то ли его теща, то ли какая-то родственница тоже хотела бы получить жилплощадь. Такая площадь была получена. В следующий раз товарищ, видя, что отказа ни в чем нет, уже сам поставил вопрос о предоставлении еще кому-то из своих родственников. На этом, собственно, и закончилась его служебная карьера, хотя Сталин и поручил своему помощнику рассмотреть вопрос о возможности удовлетворения и этой просьбы. Не знаю, получил ли он еще одну квартиру, но в Ставке я его больше не встречал, хотя знал, что службу свою в армии он продолжает…»
Во-вторых, хороши же и отборщики кандидатов на премию, коли даже и не подумали представить на премию актера, игравшего роль народного героя обороны Севастополя в Крымской войне — матроса Кошку. Ведь в свое время его имя гремело точно так же, как в истории Великой Отечественной войны воссияли имена Гастелло, Матросова, Зои Космодемьянской и многих других. Сталин однозначно расценил этот факт как конкретное проявление пренебрежения к простым людям, даже если речь и шла о представленном в кинофильме образе давно уже ушедшего из жизни народного героя. Такого отношения к простым людям, тем более к народным героям, Сталин на дух не переносил. Даже если речь шла всего лишь о кино. И, обратите внимание на запись Симонова, Сталин, став вдруг серьезным, поставил вопрос о награждении актера, игравшего роль матроса Кошки.
В-третьих, в том, что описал Симонов, — весь Сталин. Доскональное знание предмета обсуждения и неподдельно искренняя забота о простом человеке, тем более народном герое былых сражений.
Кстати говоря, вопрос о премиях целесообразно продолжить, по-прежнему опираясь на зарисовки К. М. Симонова. Относящаяся к 31 марта 1948 г. запись в дневнике К. М. Симонова очень характерна, прежде всего тем, что показывает и предельное внимание Сталина к вопросам литературы и искусства, и его сталинское стремление оказывать максимальную поддержку положительно отличившимся представителям литературы и искусства…
Итак, вновь цитируем: «К Сталину в этот раз были вызваны Фадеев и редакторы толстых журналов — Панферов, Вишневский, я и Друзин. В ходе обсуждения выдвинутых на премии вещей Сталин заговорил о гом, что количество премий — элемент формальный и если появилось достойных премий произведений больше, чем установлено премий, то можно число премий и увеличить. Это и было тут же практически сделано, в гом числе за счет введения не существовавших ранее премий третьей степени.
Свою мысль о том, что формальные соображения не должны быть решающими, Сталин несколько раз повторял и потом, в ходе заседания, и вообще в том, как он вел обсуждение, совершенно ясно проявилась тенденция — расширить и круг обсуждавшихся произведений, и круг обсуждаемых авторов, и если окажется достаточное количество заслуживающих внимания вещей, то премировать их пошире. Думаю, что, наверное, в связи с расширением этого круга и были впервые на такое заседание вызваны редакторы всех толстых журналов.
При обсуждении ряда вещей Сталин высказывал свои соображения, имеющие для нас общелитературное значение. Когда обсуждали „Бурю“ Эренбурга, один из присутствовавших (докладывавший от комиссии ЦК по премиям в области литературы и искусства Д. Т. Шепилов. —
— А разве это так? Разве французы изображены в романе лучше русских? Верно ли?
Тут он остановился, ожидая, когда выскажутся другие присутствовавшие на заседании. Мнения говоривших, расходясь друг с другом в других пунктах, в большинстве случаев совпали в том, что русские выведены в романе сильно и что, когда изображается заграница, Франция, то там показаны и любовь
