и на местах. ОГПУ располагало документальными сведениями на этот счет.
Или запрет на информацию о девальвации червонца. Во-первых, значительная часть сведений о финансовой системе и политике государства в этой сфере по определению является закрытой, а нередко и совершенно секретной. От этого зависит не только ее устойчивость, но устойчивость всего государства. Не говоря уже о том, что любая просочившаяся информация на этот счет может привести к крайне негативным последствиям. Это правило, которое соблюдается практически во всех государствах мира. Во-вторых, именно в то время западными странами осуществлялся комплекс мер по подрыву финансовой системы Советского Союза. В том числе и с помощью массовой заброски в СССР фальшивых советских денежных купюр. Соответственно любая информация о действиях властей по защите своей финансовой системы априори должна была быть закрытой.
Наконец, о запрете на публикацию информации о железнодорожных катастрофах, умопомешательствах, самоубийствах. Прежде всего информация о таких катастрофах имеет по меньшей мере двоякий негативный смысл. С одной стороны, подрывает доверие к транспортной системе государства, а тогда железнодорожный транспорт имел (впрочем, и имеет поныне) исключительное, в том числе и транзитное, значение. Ну, и кто выиграл бы, если бы с утра до вечера публиковали сообщения о железнодорожных катастрофах, если Советских Союз солидно зарабатывал на транзитных железнодорожных перевозках?
Что касается информации об умопомешательствах и самоубийствах, то характер ее негативного воздействия на общество едва ли стоит подробно разъяснять. А в те времена такая информация была неприемлема для печати еще и потому, что на Западе очень ловко ее обыгрывали. Вот, мол, до чего большевики довели дело со своими планами преобразования общества — народ умом трогается, кончает жизнь самоубийством. Ну, и нужно ли это было Кремлю?
Были, конечно, и явные перекосы в этой политике. К примеру, мало кому известно, что жена почившего в полном безумии Ленина — Надежда Константиновна Крупская — до самой смерти выступала в роли руководителя свирепой идеологической инквизиции. Именно она составила первый список — в терминах инквизиции интердикт — литературы, особенно детской, публикация которой была запрещена в СССР. В этот список угодили очень многие произведения классиков русской и зарубежной литературы, в том числе даже и те, что составляли и составляют золотой фонд литературного наследия всего человечества. Хорошо, что Сталин со временем разобрался с литературными запретами этой несносной вдовы, лишившей советских детей многих литературных сокровищ.
Особенно ёрничают по поводу Сталина. Мол, если в каком-либо писании автор никак не упоминал Сталина, то, «естественно», цензура снимала такое писание с печати. Единственное, что могу сказать по данному поводу, так только следующее: это полнейшая чушь. Для того чтобы понять в чем тут дело, обратимся к Лиону Фейхтвангеру — как никак он первым описал то, что тогда происходило именно в таких дефинициях. Итак, отрывок из книги Л. Фейхтвангера «Москва. 1937. Отчет о поездке для моих друзей» (цит. по изд. М., 1937 С. 47–48).
«Культ Сталина. Поклонение и безмерный культ, которыми население окружает Сталина, — это первое, что бросается в глаза иностранцу, путешествующему по Советскому Союзу. На всех углах и перекрестках, в подходящих и неподходящих местах видны гигантские бюсты и портреты Сталина. Речи, которые приходится слышать, не только политические речи, но даже и доклады на любые научные и художественные темы, пересыпаны прославлениями Сталина и часто это обожествление принимает безвкусные формы.
Примеры. Вот несколько примеров. Если на строительной выставке, которой я восхищался… в различных залах установлены бюсты Сталина, то это имеет свой смысл, так как Сталин является одним из инициаторов проекта полной реконструкции Москвы. Но, по меньшей мере, непонятно, какое отношение имеет колоссальный некрасивый бюст Сталина к выставке картин Рембрандта, в остальном оформленной со вкусом. Я был также весьма озадачен, когда на одном докладе о технике советской драмы я услышал, как докладчик, проявлявший до сих пор чувство меры, внезапно разразился восторженным гимном в честь заслуг Сталина.
Основания. Не подлежит сомнению, что это чрезмерное поклонение в огромном большинстве случаев искренне. Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, свое беспредельное восхищение. Они действительно думают, что все, что они имеют и чем они являются, они обязаны Сталину. И хотя это обожествление Сталина может показаться прибывшему с Запада странным, а порой и отталкивающим, все же я нигде не находил признаков, указывающих на искусственность этого чувства. Оно выросло органически, вместе с успехами экономического строительства… Народ должен иметь кого-нибудь, кому он мог бы выражать благодарность за несомненное улучшение своих жизненных условий, и для этой цели он избирает не отвлеченное понятие, не абстрактный „коммунизм“, а конкретного человека — Сталина. Русский склонен к преувеличениям, его речь и жесты выражают, в некоторой мере, превосходную степень, и он радуется, когда он может излить обуревающие его чувства. Безмерное почитание, следовательно, относится не к человеку Сталину — оно относится к представителю явно успешного хозяйственного строительства. Народ говорит: Сталин, разумея под этим именем растущее процветание, растущее образование. Народ говорит: мы любим Сталина, и это является самым непосредственным, самым естественным выражением его доверия к экономическому положению, к социализму, к режиму».
Нет никаких сомнений, что Л. Фейхтвангер честно и искренне описал то, что лично сам видел и слышал. Но кто бы объяснил, где здесь творящая собственный культ рука Сталина или подвластной ему цензуры? Их нет по определению! Потому что Л. Фейхтвангер четко подметил, что это явное свидетельство как искренних чувств народа, так и откровенного подхалимажа (хотя он таких слов и не использовал).
Что касается подхалимажа — объяснять, наверное, нет необходимости. В нашей стране это на каждом шагу и даже на каждой четверти шага. Ну кто, например, заставляет депутатов Госдумы развешивать на стенах своих шикарных кабинетов портреты президента — сначала одного, потом другого, далее «строго по результатам выборов»?! Кто заставляет чиновничество раздувать культ личности президента и к месту, а чаще всего не к месту его цитировать? Кто заставляет вопить истошным голосом о необходимости третьего срока для президента, если тот уже устал объяснять, что он не желает даже пытаться сделать подобное? Короче говоря, в части подхалимажа — все понятно.
Что касается проявления народных чувств, то ведь и тут Фейхтвангер объективен — он же напрямую увязал проявление народных чувств к Сталину с экономическим подъемом страны. Что же тут удивительного и где тут культ? Тем более что эти проявления если и называть культом, то уж никак не личности самого Сталина, а именно же того, что собой символизировало имя Сталина. Выдающийся немецкий писатель- гуманист и это подметил абсолютно верно, указав, что «безмерное почитание… относится не к человеку Сталину — оно относится к представителю явно успешного хозяйственного подъема».
А сам факт такой персонификации безмерного почитания на имени Сталин обусловлен тем, как объяснил Фейхтвангеру сам Иосиф Виссарионович, что люди должны во что-то верить. Царя нет, Бога отняли, а верить во что-то надо. Кстати говоря, почти за десять лет до встречи с Л. Фейхтвангером, на одном из заседаний Политбюро, Сталин сказал, что «мужик не может почитать целый коллектив — мужику нужен кто-то один»! И когда, говоря словами немецкого писателя, «явно успешный хозяйственный подъем» стал очевиден всем, то мужик и персонифицировал свое почитание на том имени, с которым более всего и увязывался факт этого подъема. Это почитание и проявлялось в СМИ. Для такой испокон веку идеократичес-кой страны, как Россия, то есть страны, где испокон веку царит господство той или иной идеи, — ничего удивительного.
Любопытно, что и сам Сталин не без юмора, но абсолютно точно воспринимал глубинную суть факта такого почитания своего имени. Как-то он вразумлял своего младшего сына, пытавшегося чего-то кому-то доказать, опираясь на то, что он носит фамилию Сталин. Иосиф Виссарионович вполне серьезно ответил ему, что ни он, Василий Сталин, ни тем более он сам, Иосиф Виссарионович Сталин, не есть тот самый Сталин, которого почитает народ. Почитаемым в народе Сталиным является тот, кто изображен на портрете, и, показав рукой на свой портрет, сказал: «Это он Сталин!» По малолетству Василий не сразу понял, что тут к чему, но, повзрослев, прекрасно себе уяснил, в чем суть ответа отца.
В то же время нельзя не отметить и некоторую ги-пертрофированность восприятия Л. Фейхтвангером
