деревне, ни в городе, мы здесь.
― Где ж орел-то, Господин Человече? Он сцапал меня и от овечек меня утащил, и поволок по воздуху. Я глаза зажмурил, обмочился весь, молился. Где ж это мы?
― На Олимпе, в этом великом месте. Сейчас перевалим вон за тот холмик и окажемся во дворце, который правит миром, если не считать некоторых помех судьбы и необходимости, любви и времени, ибо они ― тираны для нас всех. Все недоброе приходит с севера. На юге времени же царь ― я.
― Никогда в жизни со мной такой катавасии не приключалось. Как же мне отсюда до дому-то добраться, а, Господин Человече? Потому как мне больше ничего и не надо, только до дому бы и поскорей.
― Здесь ты не будешь знать старости, а когда вернешься домой, твои овцы и не заметят твоего отсутствия. Я могу раскроить время на самое себя одной-двумя молниями вечности.
― Ч-черт!
― Тебе не нужно даже воображать, что ты сейчас здесь. Поскольку на Олимпе нет ни здесь, ни сейчас. Ты ― просто множество слов, написанных изысканным писателем Лукианом из Самосаты, что в Коммагене, который будет жить два тысячелетия спустя. Погляди-ка: вот здесь, перед вратами ― дружественные деревья. Одно не будет расти без другого.
Извилистую улочку, начинавшуюся за воротами (они открылись сами собой), вымостили камнями, еще когда Илион был лесной чащей. Они шли по узким дорожкам среди деревьев, названий которых не знал даже отрок Ганимед, пока не достигли здания, сложенного из подогнанных друг к другу неровными шестиугольниками циклопических обломков скалы.
― Чужое тут всё, точно вам говорю, Господин.
― Лукиан, душечка. Некогда был он эфиопом по имени Эзоп, который понимал речь животных.
― А я по-овечьи могу. Бээ бээ.
Позднее Зевс показал Ганимеда каким-то очень странным людям: одной славной даме, лишь коротко взглянувшей на него, оторвавшись от своего ткацкого станка, одной толстой даме, которая чихнула, господину благородной наружности, сочинявшему музыку, а поэтому не побеспокоившемуся даже посмотреть на него, благожелательному краснолицему кузнецу, сжавшему ему руку, и множеству других. За длинным семейным столом, где глухо гудела беседа, Зевс посадил его к себе на колени и сказал, что после такого захватывающего дня они идут спать -вместе.
― Не советую, ответил Ганимед. Дома я сплю с Папой, а он говорит, что я всю ночь ворочаюсь и пихаюсь, во сне разговариваю, а колени и локти у меня острые, точно колья.
― Я не стану возражать.
― А кроме этого я хочу спать вон с тем парнем, зовут Эрос, ваш внук. Он клевый.
Услышав это, толстая дама расхохоталась так сильно, что ее пришлось выводить из-за стола.
Солнечные лучики сквозь простыни. Двадцать пальцев на ногах. Телефон.
― Буду ли я разговаривать с Фином? Да, конечно. Алло, алло! Да, я, вероятно, проснулся. Тут со мной в постели Николай. Ну, он тут ночевал. Слушай внимательно. Он ― не Николай, и никогда им не был. Он заменял Николая, пока тот крутил какой-то страстный роман с девкой, пока его любящие доверчивые родители считали, что он изображает Ариэля для самого многообещающего скульптора Дании. Он ― Миккель, тот друг, о котором Николай так много рассказывал, то есть, конечно, тот Миккель, о котором Миккель так много рассказывал. Не ори в телефон: у меня уже ухо болит. Нет, я не пьян, и с ума я тоже не сошел. Ты должна его увидеть. Миккеля, то есть. Мы видели его только очаровательно нагим. Теперь же он решительно гол, и прическа у него как у казуара. Ох, ну да, ты же знаешь, какими мальчишки бывают. Постыдно, да, и психологи с полицией не одобряют, но очень здорово. Духовенство на этот счет еще не определилось, я полагаю. На самом деле, он уснул, когда мы обсуждали, насколько по-дружески это ― спать в одной постели. Даю ему трубку.
Основательно прокашляться вначале.
― Алё, Саманта. Я еще не так проснулся, как Гуннар. Поздравляю с беременностью. Гуннар мне сегодня ночью сказал. Ты должна мне показать, как менять пеленки и присыпать ребеночка тальком. Сегодня ночью ничего не было, понимаешь? Да, я Миккель.
Слушает, склонив голову, языком по губам проводит.
― И я тебя тоже крепко обниму, когда вернешься. Во вторник? Ладно, вот тебе опять Гуннар.
Соблюдая хорошие манеры, Миккель выкатился из кровати. Внизу поставил кофе и разлил апельсиновый сок по винным бокалам ― стиля ради. Студия казалась ему странной, и он взглянул на розоватый мрамор Ариэля так, словно видел его впервые.
Примечания
1
Примечание автора: Детское стихотворение Л.Албека Ларсена из книги «Punktum punktum komma streg» (издательство «Карлсен Пикси Пеге», Копенгаген, 1981).
2
Стихотворение Артюра Рембо (1872) из книги «Озарения», перевод А.Ревич):
3
(Перевод А.Ревич)
У Давенпорта ― ошибка или опечатка: в оригинале строка звучит как «Que vivre lui...»
