она отвечала ему взаимностью.
По крайней мере, Джованни был счастлив.
— Мы должны поговорить о моем сыне, — коротко сказал Доминик в тот день, когда мальчик должен был вернуться от маркизы.
— О нашем сыне, — сказала она, и он принял ее поправку с нетерпеливым кивком.
Говорил в основном он. Арианна была с ним согласна. Ребенок не должен пострадать из-за каши, которую они заварили. Они договорились, что будут, как и раньше, притворяться обычной семейной парой.
В тот же день они посадили Джованни в кресло и торжественно объявили, что Доминик — его отец. Глаза мальчика заблестели от радостного возбуждения.
— Мой отец? То есть у меня есть папа? Как у Бруно?
— Да, — подтвердил Доминик, усаживая сына себе на колени. — Как у Бруно.
— Ты меня усыновил? — уточнил Джованни, обвивая руками его шею.
Доминик откашлялся.
— Мне не пришлось этого делать. Ты ведь мой сын.
— По-настоящему?
— По-настоящему, — ответил Доминик.
— Это длинная история, и когда-нибудь ты ее узнаешь. Несмотря ни на что, мы теперь вместе и всегда будем вместе.
Джованни это обдумал.
— Значит, ты с мамой меня родил?
— Да.
— Но вы ведь только что поженились. Как же я мог родиться еще до этого?
— Мы с мамой когда-то знали друг другу. И мы друг друга потеряли.
— Бруно однажды потерял котенка, — с понимающим видом сказал Джованни. — Он не знает, где тот гулял, но его папа нашел его на пороге соседнего дома. Вы с мамой так же потерялись?
— Что-то вроде этого, — ответил Доминик.
Арианна знала, что Доминик прав. Когда-нибудь им придется рассказать всю правду. Но пока такого объяснения было достаточно.
Мой муж — человек, которого я ненавижу, думала она. И человек, которого обожает мой сын.
Почему бы нет? Ни разу Доминик не пришел домой без какого-нибудь подарка. Он покупал благосклонность ребенка, он крал любовь, которая должна была принадлежать только ей.
Нет, это было не так.
Ее муж был лучшим в мире отцом.
А она превращалась в никудышную мать.
Она стала апатичной, вялой, туповатой. И что хуже всего, слезливой. О нет, она никогда не позволяла себе распуститься при Джованни. Как бы плохо ей ни было, она до этого не опускалась. Она давала волю слезам ночью, когда, лежа в своей одинокой постели, ждала — как и раньше, — что войдет ее муж и предъявит на нее свои права.
Даже Джина заметила, что что-то идет не так. Она снова стала вежливо, но настойчиво зазывать ее на кофе. Арианна пару раз приняла ее приглашение, надеясь хоть немного взбодриться, но это не помогло. Днем она хандрила, а ночью ругала себя за это.
В тот злосчастный день Доминик угрожал ей. Она ждала, что он исполнит часть своих гадких угроз той же ночью. Она плохо его знала.
Ее муж не собирался брать ее силой. Она назвала его чудовищем, но это было не так. Он был не менее уязвимым человеком, чем все остальные. Возможно, даже более уязвимым. Жизнь нанесла ему много ран. И она, сама не желая того, задела за самое больное место.
Она глубоко его оскорбила, и он, не задумываясь, отплатил ей той же монетой. Когда он говорил ей все эти гадкие вещи, он был ослеплен гневом.
Нет. Он никогда ее не простит.
И она тоже его не простит. Никогда. Он втоптал ее чувства в грязь. И всю оставшуюся жизнь она будет ненавидеть его.
Доминик пробежал глазами страницу лежавшего на столе документа, взял ручку и поставил свою подпись.
Наконец-то с этим покончено. «Шелковая бабочка» принадлежит Арианне.
Он хотел сделать это еще несколько недель назад, но сначала эта авария, а потом…
А потом его слишком ослепила ярость, чтобы он мог принимать разумные решения.
Сейчас он немного успокоился. И его гнев почти испарился. И какой в этом смысл? У него теперь есть сын. Но он не потерял жену. В конце концов, у него никогда ее и не было.
Доминик встал со стула, подошел к окну и посмотрел на открывавшийся вид. Окно выходило на развалины Колизея. Потрясающее зрелище.
Теперь, глядя на останки гигантской арены, он думал о ничтожестве человека, о тщете его усилий и беспомощности перед ударами неумолимой судьбы.
— Селия, — сказал он, нажимая на кнопку связи, — Селия, черт возьми, ты меня слышишь?
— Да вас слышно в самом дальнем закоулке Рима, — спокойно ответила его помощница.
Доминик поднял голову. Селия стояла в дверях, как всегда являя собой безупречный образец профессионального секретаря с ручкой и блокнотом в руках. Он вспылил, но решил на этот раз пропустить ее комментарий мимо ушей.
— Ты позвонила?
— Да.
— И? Мне что, надо клещами вытягивать из тебя каждое слово?
— Только в одном магазине слышали об этой новой игрушке.
— Мне наплевать, слышали они о ней или нет. То, что меня интересует…
— Купила ли я эту игрушку. Да. Ее уже завернули и отправили по вашему адресу.
— Отлично. — Доминик поднялся. — Я ухожу.
— Я вижу, — заметила Селия, бесстрастно глядя, как Доминик Боргезе проходит мимо нее. Ее босс явно был несчастлив. Она не могла понять, почему. У него была красавица жена и ребенок, которого он бесспорно обожал. Но этого было недостаточно. Иногда ей хотелось взять его за плечи и встряхнуть хорошенько… но существовали границы, которые не стоило переходить.
Она вздохнула, сдвинула стол, поправила стопку документов и окликнула его:
— Синьор Боргезе! — Он обернулся, и она заспешила к нему. — Вы забыли это.
— A, grazie. Хорошо, что ты заметила.
— Да, я тоже рада. Человек, который дарит такие подарки жене и ребенку, рано или поздно сможет купить их любовь.
Лицо Доминика покраснело.
— Что ты сказала?
Селия выпрямилась.
— Давайте. Увольте меня. То, что вы делаете со своей жизнью, меня совершенно не касается.
— Да, — холодно сказал он, — не касается. — Следи за тем, что ты говоришь, Селия. Или однажды ты зайдешь слишком далеко.
— Сын вас боготворит. Жена обожает. И тем не менее вы ходите с таким лицом, что уже напугали всех служащих и разогнали большинство клиентов.
— Это чушь. И я тоже знаю, что сын любит меня. Тебе не стоит говорить очевидных вещей.
— И жена тоже.
— Вот что. Собирай свои вещи. Ты уволена.
— Увольте меня. Но правда остается правдой.
