Муратов прочел:
«Милый Витя! Если ты зайдешь к нам и не застанешь, то мы уехали в Селену. Гианэя хочет осмотреть город. Увидимся на ракетодроме».
Муратов с досадой бросил записку. Ему хотелось, чтобы первый разговор с Гианэей состоялся без свидетелей, а не на ракетодроме, в толпе…
— «Если ты зайдешь, то мы уехали», — раздраженно повторил он слова записки. — Лингвистка называется!
Хорошо знакомая манера сестры, писавшей письма, словно нарочно вопреки правилам грамматики, сейчас почему-то разозлила его.
Он вышел из дома. Но, пройдя несколько шагов, остановился и… повернул обратно.
Как это часто бывает, он вдруг вспомнил, что видел там, на столе, не только записку сестры, но и какой-то рисунок, который тогда не привлек его внимания, а сейчас внезапно возник в памяти. Что-то очень знакомое было в этом рисунке.
Снова войдя в ту же комнату, Муратов подошел к столу. Память не обманула. Там лежал открытый альбом, видимо, принадлежавший Гианэе.
Муратов не счел себя вправе рассматривать весь альбом. Было неизвестно, понравится ли это Гианэе. Но открытую страницу он имел право посмотреть. Ведь Гианэя, конечно, знала, что он может зайти в их отсутствие.
На плотном листе карандашом был нанесен пейзаж Гермеса. Мрачные скалы, звездное небо и край диска обсерватории. На переднем плане человек в скафандре держал на руках другого человека. Судя по квадратной форме шлема, этот другой была сама Гианэя. Был изображен момент, когда он, Муратов, вынес Гианэю из выходной камеры обсерватории, чтобы перенести ее на флагманский звездолет эскадрильи.
Рисунок был мастерски выполнен. Муратов узнал черты своего лица, видные сквозь «стекло» шлема
«У нее прекрасная память, — подумал Муратов, — ведь прошло полтора года с тех пор».
Было очевидно, что Гианэя рисовала недавно, может быть, даже сегодня. Значит, она думала о нем, ожидала его прихода. И вполне возможно, намеренно оставила альбом открытым на этой странице. Она хотела, чтобы он увидел рисунок.
«Я думаю о вас и хочу вас видеть — так можно было понять это, если бы речь шла о земной женщине, но у Гианэи были иные представления, иные привычки. Мотивы ее поступков не всегда были понятны.
«Кто ее знает, — думал Муратов, — может быть, это означает как раз обратное: «Не хочу вас видеть, не забыла нанесенного оскорбления». Или что-нибудь другое, о чем и догадаться нельзя».
Он в нерешительности держал в руках альбом. Если Гианэя нарисовала этот эпизод по памяти, то она могла вспомнить и запечатлеть другое. Больше половины альбома было заполнено. А что, если она рисовала виды своей родины?
У Муратова задрожали руки. Стоит перевернуть страницу и, может быть, он увидит то, чего никогда не видели человеческие глаза.
Марина говорила, что Гианэя часто рисует, но никогда не показывает своих рисунков.
Искушение было велико. Но все же Муратов поборол жгучее любопытство и положил альбом на прежнее место.
Это было бы недостойным поступком — воспользоваться доверием гостьи. Она, очевидно, была уверена, что никто без ее согласия не заглянет в альбом. Гианэя уже знала людей Земли и верила им.
«Может быть, она сама, добровольно покажет рисунки, если попросить ее об этом?»
Но робкая надежда была явно беспочвенной. Марина однажды попросила, но не получила даже вежливого отказа. Гианэя просто промолчала.
Муратов медленно вышел.
«Шестая» должна была приземлиться в семь часов вечера. Сейчас было всего два. Что же ему делать все эти пять часов?
Ехать в Селену и попытаться найти в огромном городе Марину с ее спутницей? Это будет не так уж трудно. Где бы ни появлялась Гианэя, ее сразу замечали. Любой прохожий укажет ему, где искать. Но надо ли так явно показывать нетерпение? Не лучше ли увидеться именно на ракетодроме, как это указала Марина в записке?
Муратов зашел в столовую и заказал обед из четырех блюд, чтобы протянуть время.
В ожидании он раскрыл журнал, помеченный вчерашним днем.
Как он и ожидал, на одной из страниц был портрет Гианэи.
Оживленная, с улыбкой на губах, она стояла у какого-то памятника. Рядом была Марина.
Какой контраст с той Гианэей, которую помнил Муратов! Как изменилась гостья! Ни следа не осталось от напряженной, ожидающей чего-то маски. (Да, теперь он твердо знал, что лицо Гианэи тогда, на пути к Земле, было маской, трагической маской человека, убежденного, что его ожидает что-то печальное, а может быть, и ужасное. Это «что-то» было неизвестное людям Земли, но для самой Гианэи близкое и реальное!)
Если бы не форма глаз и зеленый оттенок кожи, Гианэю можно было принять за сестру Марины: так сильно было сходство между ними. Гианэя на полголовы была выше и казалась старше. Но сколько ей лет в действительности, никто еще не знал.
Скоро они встретятся. Теперь Муратов мог говорить с гостьей. Это сильно меняло их будущие отношения. Теперь он не будет столь беспомощным, как раньше, когда все приходилось объяснять жестами.
«Если только она не повернется ко мне спиной, как к Болотникову, — подумал он. — А это может произойти, если она обиделась за мое невнимание к ней».
Но в глубине души он не верил, что так будет. Ему казалось, что Гианэя нарисовала его в альбоме потому, что думала о предстоящем свидании и хотела его.
«Интересно, какова будет реакция Гианэи, когда она узнает, что я брат Марины!»
Он просил сестру не говорить об этом и был уверен в том, что его просьба исполнена. Гианэя еще не знает об их родстве.
С каждой минутой усиливалось нетерпение. Ему мучительно хотелось как можно скорее встретиться с Гианэей, выяснить самый главный вопрос: как она относится к нему? Если худшие опасения оправдаются, это будет тяжелым ударом. Слишком много надежд было связано с возобновлением старого знакомства, слишком многое и важное хотел он узнать, используя былую симпатию Гианэи!
А что Гианэя относилась к нему с симпатией, было несомненно. Достаточно вспомнить момент их расставания. Он зашел тогда, чтобы проститься с ней. Знаками объяснил, что уезжает. Гианэя сама, первая, протянула ему руку, чего прежде никогда не делала. В ее глазах он увидел грусть.
Очень велико было сходство этой девушки из другого мира с земными людьми. Разница была ничтожна. И нельзя было истолковывать ее жесты и выражение глаз иначе, как «по-земному».
А неоднократные просьбы Гианэи, чтобы Муратов приехал к ней! Это говорило о том же.
Нажав кнопку, дающую сигнал к уборке стола, он вышел на улицу.
«Убить» удалось всего полчаса. Осталось четыре с половиной.
«Поеду в Селену, — решил он. — Кстати, я никогда там не был. Погуляю, посмотрю город».
Долететь можно было за пять минут. Но все с той же целью — протянуть время — Муратов не поднялся к одной из многочисленных станций местного воздушного сообщения, находившейся рядом, а выбрал самый медлительный вид транспорта — городской вечебус.
Вскоре он пожалел о своем решении. Машина невыносимо часто останавливалась, входили и выходили пассажиры. Как правило, вечебусом пользовались только на небольшие расстояния, а Муратову нужно было пересечь весь город, раскинувшийся на многие десятки километров, проехать обширный район между Полтавой и Селеной, занятый автоматическими заводами, и только тогда он окажется у цели, да и то на окраине.
— Сколько времени займет путь до ракетодрома? — спросил он.
— Полтора часа, — ответил металлический голос водителя.
Несколько человек с удивлением взглянули на Муратова.
