– …Точно тебе говорю, нас по лесу будто водит кто-то, – убежденно повторил Эрзарих, натягивая поводья и заставляя мерина остановиться. – Едем вроде бы с рассвета, во-он те холмы должны остаться за спиной, а они снова перед нами! Ничего понять не могу! Солнце все время остается по правую руку, со стороны полудня, начали бы кружить – я б непременно заметил! Не иначе – колдовство! Помнишь вчерашнего лесного карлика? Морок навел! Подношением ему не угодили!
Епископ лишь плечами пожал. Если лангобард умудрился заблудиться, то Ремигий в помощники и советчики точно не годился, его преподобие в таких делах полагался на опыт и знания Эрзариха.
Лесного карлика и вправду заметили вчера вечером, когда встали на отдых после дневного перехода от деревни ругов. Что бы ни говорила Хильдегунда, предостерегавшая от путешествия по «ничейным» чащобам, прирейнские пущи угрожающими или опасными не выглядели.
Древний еловый лес, сумрачный и прохладный, но зато нет подлеска, через который лошадям было бы тяжело идти. Много ручьев, озерца – без воды не пропадешь.
Следов человека не видно: ни единой, пусть даже брошенной деревни, редкие тропы появились благодаря зверью, ходящему к водопоям, дважды путники встретили медведей, тощих и облезлых после ушедшей зимы, наткнулись на одинокую волчицу, моментально сбежавшую после встречи с человеком.
Самка тура с подросшим теленком, наоборот, ничуть не испугалась и проводила всадников безмятежным взглядом – получается, что на лесных быков здесь не охотятся. Некому.
Ремигий, в отличие от лангобарда, прежде с маленькими хозяевами лесов не сталкивался и полагал этих существ мифическими – с точки зрения христианских догматов было сложно объяснить существование иных, нечеловеческих рас, пускай даже стоящих на грани вымирания и полного исчезновения. Мир все-таки принадлежит людям, так сказано в Священном Писании.
Эрзарих доводов епископа не отвергал, однако с непостижимой варварской рассудительностью доказывал: если раньше человека не было, значит на этих землях обитали
Сначала Эрзариха заинтересовало шебуршание в близлежащих кустах – ну чисто барсук возится! Пыхтит, хрустит сухими ветками, едва слышно порыкивает. Лангобард сообразил, что барсук – добыча ценная, барсучье сало при ранах незаменимо, гной выводит и жар снимает. Достаточно натопить в глиняный горшочек, запечатать, выдержать на холоде не меньше четырех седмиц, и снадобье готово!
Барсук, пусть и размером невелик, зверь серьезный – клыки у него поболее волчьих будут! Да и убить его надо по-умному, утробу не повредив, чтобы желчь не разлилась и кишки остались целы, своим содержимым жир на брюхе и гузке не запачкав. Потому Эрзарих взял длинный охотничий нож и…
Из зарослей распускающего почки ракитника вывалился отнюдь не барсук. Епископ опешил – сначала показалось, что он видит перед собой ребенка. Маленького ребенка, не больше трех-четырех лет возрастом! Только через несколько мгновений стало окончательно ясно, что к роду человеческому это существо отношения не имеет.
Личико острое, будто у лисички, от глаз заросшее сизым жестким волосом. Крошечные зеленоватые глазки, розовый носик, широченный рот от уха до уха скрыт под вислыми усами. Уши длинные и острые, с кисточкой.
В том, что лесной карлик разумен, сомнений не было: животные одежду не носят, а уродец облачен в плетёную из тонкой соломы рубашку, перепоясанную вервием, на голове колпак из странной, отливающей серебром ткани.
Лошадки недоуменно затоптались, скосили глаза. Эрзарих медленно отложил нож.
– Вот те на, – прошептал лангобард. – Не пугай его. Лесовики – твари незлобливые, но если обидишь – только держись… Лошадей испортит, в болото заведет, хищного зверя натравит – у карликов своя волшба, людям непостижимая. На-ка вот…
Эрзарих отломил кусочек от засохшей овсяной лепешки с солью, которыми путников одарила старейшина ругов, аккуратно бросил в сторону карлика. Лесовик повел себя скорее как звереныш – опустился на четвереньки, обнюхал, чихнул. Остался недоволен. Затем быстро засеменил к кустам и скрылся из виду.
– Это ж в какую глушь мы забрались, – вздохнул лангобард. – В Галлии лесного карлика теперь не встретишь, человек для них первейший вражина.
– Почему? – не понял епископ. – Ведь их нельзя убивать, так во всех легендах и сагах говорится.
– Точно, нельзя. Навлечешь на себя проклятие леса. Карлики – хранители пущ. Срубишь дерево – отнимаешь у него часть души, часть силы. Застрелишь зверя – то же самое. А если лес начать жечь, чтобы потом расчистить под посевы, так вообще беда, карлик из жизни леса свою колдовскую силу черпает, а без нее сразу погибнет. Люди говорят, будто одни старые галльские жрецы, друиды, могли замирить человека с лесовиками, но вера галлов иссякает…
– Знаю, – кивнул Ремигий. – Галльские племена немало вытерпели за последние столетия, их число стократ уменьшилось, древнее язычество угасло, да оно и к лучшему.
– Это почему? – Эрзарих нахмурился. – Каждый вправе верить так, как хочет. В своих богов.
– Очень давно, за сотни солнечных кругов до нашего рождения, – начал объяснять Ремигий, – Римом правил военный вождь, завоевавший половину мира. Его звали Цезарь, ты о нем должен был слышать в Италии, когда жил у моей сестры.
Лангобард согласно кивнул. Споров нет, ромеи почитают Цезаря как самого великого воина прошлых времен.
– …Он завоевал Галиию, Британию и часть Германии, – продолжил епископ. – Но даже в ту жестокую эпоху, когда люди еще не услышали Слова Единого Бога, язычника Цезаря поразили кошмарные обычаи галлов. Скажи, Эрзарих-лангобард, твоим богам приносят в жертву детей?
– Ну-у… Если ребенок родился уродом или слабоумным, его надо отдать в капище, жрецам, – с непререкаемой уверенностью ответил Эрзарих. – Потомства такой ребенок не даст, воином не станет, род не укрепит. Незачем его кормить, отнимать пищу и одежду у здоровых. Если зимой голодно, а родившийся от твоих чресел потомок слабый и больной, следует вывести его за ограду – выживут сильные, им больше еды
