достанется.
– Это мне известно, – махнул рукой епископ. – Когда-то в Риме делали так же, это называлось «инфантицид».
– Как?
– Неважно. Вернемся к галлам. Что ты скажешь, если совершенно здоровых детишек посадят в клеть из ивовых прутьев, обложат сеном и хворостом и сожгут? Только затем, чтобы умилостивить таких вот лесных карликов? Чтобы даровали урожай орехов, ягод и грибов в подвластном им лесу?
– Не дело это! – Лангобард возмущенно насупился. – Неправильно! Свою кровь, свое проросшее семя без толку расточать никому не позволено! Здоровый сын вырастет воином, женится, род новые побеги даст! Славу отцов и дедов приумножит!
– А галльские жрецы думали иначе.
– Потому галлов и победили, – сделал вывод Эрзарих. – Сначала вы, ромеи, а потом народы нашего языка. Однако скажи, зачем лесным карликам жертвы? Они не боги, пускай и происходят из родственного богам племени. Точно знаю, хранители лесов дымом от треб не питаются, у них другой источник могущества!
Лангобард широко обвел рукой сумеречный лес, указывая на гигантские многоохватные ели.
– Их сила происходит от дерева, зверя, птицы! Прямо скажу: жертва была нужна не богам, не карликам, а самим жрецам. Чтобы другие слушались, чтобы уважали. Выходит, галлы оказались дурным народом – внимали тому, что говорят годи, а не боги. Жрецы всегда себе на уме. Людей вини, а не богов. Я так думаю.
Как ни странно, простодушная позиция Эрзариха полностью согласовывалась с мнением одного из величайших полководцев, ученых и писателей Рима – Гая Юлия Цезаря. Только лангобард повторил слова похоронившего Республику и заложившего основания Империи гения куда более простым языком.
Людей вини, а не богов!
«Я с ума сойду с этими варварами, – подумал епископ. – Кто ответит, почему каждый из них способен излагать прописные истины простым и доступным языком, понятным что ученому римлянину, что варварскому вождю? Никакой философии, зауми, ничего не значащих красивых фраз. Четко и ясно: грешна не твоя вера, грешен ты сам. Себя и обвиняй… Убежден, из варварских племен выйдет далеко не один святой и подвижник, коими прославится Вера Христова! Их честность и бесконечная искренность тому лишь поспособствуют!»
Обиделся лесной карлик на неудачное подношение или нет, зачаровал он дорогу или Эрзарих действительно что-то напутал и кружил по лесу из-за накопившейся в последние дни усталости, когда теряешь внимательность и не замечаешь простейших примет, но путники заблудились всерьез.
Мало того – главные ориентиры вроде бы оставались на месте, солнечный диск со своего пути не сдвинулся, трехгрядье из лесистых возвышенностей никуда не исчезло, а вот лес внезапно начал меняться.
Ельник поначалу заместился ясеневой рощей, причем деревья казались не просто старыми, а ужасающе древними. Когда всадники остановились перекусить и дать отдохнуть лошадкам, епископ Ремигий с непритворным изумлением обошел титаническое дерево, чья крона уходила к небесам на неизмеримую высоту.
Толщина ствола была не меньше тридцати локтей, каждая ветвь – ровно обычный ясень, у корней лежат горы прошлогодних листьев. Сколько лет этому гиганту – тысяча? Две? Может быть, почки на тоненьком ростке впервые увидели солнце в те времена, когда по холмам Рима бродили дикие звери, а вскормившая Ромула и Рема волчица еще не родилась?
– Мы будто бы здесь и будто и нет, – непонятно сказал настороженный Эрзарих. – Солнце и земля такие же, небо голубое, облака… Ничего не понимаю! Руку мне отсекайте, но дорога завела нас…
– Куда же? – поинтересовался епископ после долгого молчания мрачно озиравшегося лангобарда.
– Известны три мира, – многозначительно сказал Эрзарих. – Мидгард, населенный людьми, а также Асгард и Ванахейм, где обитают боги. Хель не в счет, это словно болезненный пузырь, выдувшийся из трех миров, вроде грязной ямы, куда собирают отбросы… Но мы не в Мидгарде.
– Постой, постой. – Ремигий поморщился и поднял руки ладонями вперед. – То есть как? Почему? Где же мы тогда? Сам говоришь – солнце, небо…
– Не знаю, – огрызнулся Эрзарих. – Всё так, как и обычно. С виду. Неужели ничего не чувствуешь? Прислушайся!
Епископ послушно замер. Заново огляделся. Ровным счетом ничего особенного – ветерок гоняет подсохшие листики, где-то цокает белка, неподалеку прошел мимо ёжик, спешащий по своим ежиным делам. Лошади абсолютно спокойны.
Господи Иисусе! Эрзарих ведь совершенно прав! Варвары ощущают мир в единстве, в совокупности, не отвлекаясь на частности! Надо лишь поставить себя на место германца и взглянуть на Универсум его глазами!
Во-первых, деревья. Заинтересовавший Ремигия ясень не являлся каким-то исключением – дальше к восходу нависают огромные тени расцветающих крон! Во-вторых, полдень давно миновал, а светило непонятно отчего зависло в зените, тени не сдвигаются! В-третьих – папоротники, растущие у корней невиданно огромных стволов. Вроде бы обычный папоротник, с широкими треугольными листьями. Но вы видели когда-нибудь цветы на этих растениях?
Его преподобие зачарованно подошел к одному из ростков папоротника, наклонился, осторожно взял цветок за чашечку, сорвал.
Ничего необычного не произошло – в ладони Ремигия оказался совсем небольшой нежно-зеленый бутон с золотистой сердцевиной. Края лепестков лазурно-синие, тонкая полоска. Странный запах: похож на аромат кувшинки, очень свежий, терпкий и… И теплый. От бутона исходило тепло, но оно ощущалось не рукой, а обонянием. Очень необычно.
– Колдовство, – сквозь зубы процедил Эрзарих, стоявший за спиной епископа. Ремигий развернулся, быстро прошел к своей кобыле, левой рукой покопался в седельной суме, отыскал Святое Евангелие,
