Прожив у нас два дня, Дудко заторопился домой: на фабрике его ждали дела.
— Павел Калистратович, а может быть, вы все же переплывали через Буг и были на заставе?
— Нет, чего не было, того не было, Сергей Николаевич.
— А может, вы запамятовали?
— Того забыть не можно.
— Значит, переплывал и разговаривал с Горбуновым кто-то другой?
— То правда…
— Но кто?
— Чего не знаю, того не знаю.
И он уехал, а тайна перебежчика так и осталась нераскрытой.
До встречи с ним все было ясно-понятно: житель Старого Бубеля, владелец мельницы Павел Калистратович Дудко переплыл реку, был доставлен на заставу, рассказал Горбунову о приготовлении немцев, потом его отвезли в Волчин, в комендатуру, и там его видел Михаил Журавлев, живущий ныне в Оренбургской области. И вдруг сам же Дудко подтверждает только первую половину, и даже не половину, а треть той истории, а все остальное начисто отвергает, ни на йоту не приписывая себе того, что утверждают другие. Офицер Александр Сергеевич Турчин, например. Не мог же он свое авторитетное письмо высосать из пальца! Все стало запутанным и неясным…
Может быть, помогут польские друзья? Еще в Москве я написал для журнала «Край рад», выходящего стотысячным тиражом, корреспонденцию под громким названием «Тайна Старого Бубеля». Вскоре после отъезда Дудко мне прислали авторский экземпляр журнала, корреспонденция была напечатана под названием «Накануне войны», но с броским, интригующим рисунком. Я стал терпеливо ждать откликов из Польши. «Если кроме Дудко был еще кто-то другой, — рассуждал я, — и этот другой или его родственники живут в Польше, то наверняка они прочтут журнал и откликнутся». Но шли недели, месяцы, я успел съездить по своим делам в Кишинев и снова в Москву, пожить немного дома в Алма-Ате, провести месяц на берегу Черного моря и побывать в Днепропетровске, а ни одного письма из Польши не поступило. Тайна Старого Бубеля не прояснилась.
И мне в голову пришла простая мысль — с Дудко и Горбуновым поехать на места боев, и даже в Польшу. И все выяснить там. Начальник политуправления погранвойск СССР понял меня с полуслова: «Пожалуйста! Представим полную возможность и создадим все условия». Так в октябре 1963 года мы взяли курс на Брест.
Павел Калистратович должен был присоединиться к нам на месте. В купе скорого поезда мы ехали вдвоем с Горбуновым. Он забрался на свою полку и заснул крепким сном, а я долго лежал с открытыми глазами и думал.
В каком жанре мне писать повесть? И с чего начать? С каких строк? Единственно, в чем я непоколебим, — документальность книги.
«Мне кажется, — вспоминаются слова Льва Толстого, — что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения. Будет совестно сочинять про какого-нибудь вымышленного Ивана Ивановича или Марью Петровну. Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное и интересное, что им случилось наблюдать в жизни».
Засыпая под стук колес, я тешил себя тайной надеждой: а что если завтра Горбунов и Дудко узнают друг друга! И я посвящу встрече целую главу. И все встанет на свое место.
Но ничего подобного не случилось. В крепости, где мы должны были встретиться с Дудко, было пустынно и неуютно. Дул резкий ветер, хлестал мелкий противный дождь. Желтые листья устилали дорожки и плац, плыли по черной воде Муховца. Мы быстро прошли в музей и тут в вестибюле увидели Павла Калистратовича. Увидел я, а Горбунов прошел мимо, они не узнали друг друга. Они просто никогда не встречались и никогда не слышали друг о друге. (Пройдет некоторое время и выяснится, как оба они ошиблись).
Научные работники музея нас ждали. Нас усадили. Нас приготовились слушать. Еще бы! Искра, зажженная в этих стенах, разгорелась в целый костер. И что может быть ценнее для музея, чем два живых «экспоната» (да простят меня Дудко и Горбунов за это сравнение!).
Татьяна Михайловна Ходцева, ведающая в музее пограничным разделом, слушала нас внимательно, безмолвно, изредка кивая своей красивой головой, и это вынуждало нас все говорить и говорить. Было видно, что она может вытянуть из тебя все, что нужно для музея, и даже больше. Она так и сказала: «Я ведь жадная». Очевидно, это — свойство всех музейных научных работников, хотя в данном случае оно почему-то приберегалось до нашего приезда и сейчас проявилось во всей своей поразительной активности. В общем, не успел я оглянуться, как воспоминания Горбунова, написанные для меня и прихваченные мною в Брест, оказались в ее руках. А что касается нашей поездки на границу, то Татьяна Михайловна, разумеется, будет сопровождать нас: ведь это ее обязанность…
Сначала мы приехали в Волчин. Машина остановилась около бывшего здания штаба комендатуры — теперь здесь туберкулезная больница. Все надворные постройки сгорели от немецких снарядов. Горбунов ходил и показывал: вот здесь стояла конюшня, здесь — столовая, склад.
Потом мы ехали по проселочной дороге, густо обсаженной ветлами, и Горбунов показывал, где они отступали и где у них был последний бой. Мы подъезжали к его бывшим «владениям».
Новоселки привольно раскинулись на холмистой возвышенности. За неширокой полосой молодого сосняка и песчаных дюн — уже Буг, по нему проходит граница. В центре деревни, отгороженная лишь жиденьким забором из колючей проволоки, и стояла пограничная застава. Мы подъехали к ней.
Представляете, какое волнение охватило Горбунова, впервые вернувшегося сюда через двадцать два года! Он вышел из машины и быстро, не ожидая нас, зашагал к зданию родной заставы, сохранившемуся до наших дней. Вот булыжная дорожка, выложенная его бойцами; вот деревянное крыльцо — на нем он любил посидеть в свободные минуты; вот канцелярия, где он отдавал свой последний приказ об охране и обороне границы…
Сейчас в канцелярии мастерская трудового обучения местной школы. Токарные и столярные станки, запах свежей сосновой стружки. И конечно, восторженные глаза мальчишек и девчонок, учеников школы, обступивших бывшего начальника героической заставы.
Слух о его приезде стремительно облетел Новоселки и ближайшие деревни. Приходили люди, которые хорошо помнили его и тот первый бой на границе. И по радостным слезам на глазах, уважительному обращению, наконец, по обилию подарков, которые приносили Василию Николаевичу, было видно, что он оставил по себе добрую память.
От приглашений в гости не было отбоя. Куда идти? Конечно, в дом, где жил до войны, к Паневским.
Чистая, аккуратно прибранная хата. Темные сени, кухня, две комнаты. В одной из них, угловой, самой светлой, жили Горбуновы. Сейчас в ней квартирует учительница. На столе стопки тетрадей, книги. Чисто, уютно.
Василий Николаевич, все осмотрев, сел к столу. С хозяйкой Марией Иосифовной он поздоровался совсем просто, так, словно расстался с ней неделю назад. А Мария Иосифовна и не знает, чем бы еще попотчевать дорогого гостя… Она такая же чистенькая и аккуратная, как все в этом доме. Но в черных глазах — давнишняя затаенная печаль. Видимо, несладкой была жизнь.
За три недели до войны у нее родилась дочка. Девочку прохватило сквозняком, она заболела и в субботу 21 июня умерла. От горя Мария Иосифовна слегла. Тихо входили соседи, сидели у гробика. Мария Ивановна Горбунова, принесла полевые цветы. Оглушенная несчастьем, больная, Мария Иосифовна забылась на полчаса тяжелым сном, а когда проснулась, над деревней гремела и полыхала война. «Если будете живы, похороните девочку», — сказала она домашним. Подождали до полудня. Все кругом гремело и
