следовало потом до конца дней возносить хвалу Господу Богу за вразумление эскадронных скакунов, чьи древние инстинкты оказались сильнее благоприобретенного послушания. Безлошадным повезло меньше.
Вернее, не повезло совсем.
Началась беспорядочная пальба – в воздух, в своих, в любую тень. Трава покрылась изморозью, при дыхании появлялся пар, теплое августовское утро заместилось морозными сумерками.
Мир терял краски, становясь монохромным, будто гравюра в старинной книжке – только два цвета, черный, белый и множество полутонов, в которых люди выглядели вышедшими из могил призраками, деревья расползающимися пятнами тумана, а солнце – слепяще-ярким угольным диском. А главенствовало над этим странным универсумом единственное существо, обладающее своим, уникальным цветом – разъяренный золотой дракон…
– По мне, так лучше австрияки, – бормотал граф, наблюдая за происходящим. – Хоть десять эскадронов, хоть дивизия, хоть корпус – один против всех выйду, слово чести…
Дух Разрушения занимался тем, к чему и был предназначен извечно – убивал. Изощренно, методично и стремительно. Однако и приведенное слово – «убивал» – тут малоуместно, ибо нельзя обвинить в предумышленном убийстве слепую стихию. Никто не обвинит в таком преступлении человека, прихлопнувшего надоевшую и мешающую козявку…
Обычный дракон из чудесных сказок, атакуя противника, должен бить лапами и хвостом, дышать пламенем, хватать противника зубами – как и всякое живое существо. Фафнир живым не был – мыслить и сознавать свое бытие еще не означает быть по-настоящему живым, – он действовал иначе. Змей воздействовал на разум и человеческую плоть своей таинственной силой, заставляя людей уничтожать самих себя.
Острие хвоста мимолетно коснулось драгунского ротмистра, и так уже скатывающегося к безумию. Ротмистр вытянулся, будто на строевом смотре, уставился невидящими глазами в небо с черным солнцем, выхватил саблю, взялся обеими руками за лезвие и медленно-медленно перерезал себе горло справа, еще успел почувствовать, как на смертном холоде пальцы оросились горячим – кровью из артерии…
Рядовой Стеклы из Градца-Кралове взорвался изнутри, будто снаряд проглотив. Его разметало в клочья, от человека осталось лишь мокрое алое пятно, кости обратились в слизистую взвесь.
Обер-лейтенант фон Баттен, недавно ходивший к русским парламентером, увидел перед собой золотую оскаленную морду невиданного монстра, сказал по-немецки: «Да, я это сделаю…» и застрелился последней пулей, предварительно убив семерых сослуживцев, не оказавших никакого сопротивления.
Вахмистр Мариан Халевский из Лемберга подобрал валявшийся у ног острый камень, выколол им себе оба глаза и умер через несколько минут от болевого шока.
Рядового Штудента в единый миг охватило холодное белое пламя, сохранившаяся искра разума подсказала ему, что следует упасть на землю и попытаться сбить огонь. От Штудента остались только жирный серый пепел, немедля подхваченный ветром, несколько оплавившихся пуговиц и деформированные страшным жаром металлические части карабина.
Рядовой Фолькер вспорол себе живот.
Рядовой Хайнеге умер мгновенно, от разрыва аорты.
Рядового Лукача ударом невероятной мощи отбросило в Днестр и он утонул, пускай и умел плавать: были сломаны все ребра, ключица и позвоночник.
Капитана Валишевского увлекло в странный водоворот, бешеный серый вихрь. Очнулся он живым и здоровым на каменистой равнине и увидел два заходящих солнца: багровое и золотистое. В воздухе сильно пахло нашатырным спиртом. Дальнейшая судьба Валишевского неизвестна.
Кошмар продолжался совсем недолго – от силы десять минут, растянувшиеся для наблюдателей на часы; перед глазами Евы, графа Баркова и прочих концессионеров всё происходило медленно-медленно, Фафнир будто приостановил течение времени, давая своим давним противникам возможность насладиться зрелищем.
Что и говорить, спектакль произвел неизгладимое впечатление. Дух Разрушения наглядно продемонстрировал свою необозримую мощь. Наслаждайтесь, господа.
Закончив расправу, золотой дракон потоптался на поле и вдруг улегся, обернувшись хвостом, в точности уподобившись кошке. Затих. Всем кроме Баркова и Евы казалось, что неподалеку от Траянова вала на землю спустилось облако причудливой формы, напоминавшее огромного крылатого змея.
– Мне чудится, или это приглашение к разговору? – первым сообразил Джералд. – Бояться нечего, пожелай Фафнир немедленно убить нас, он бы это давно сделал. Граф, прикажите всем не двигаться с места и желательно даже не шевелиться. Я пойду к нему.
– Мы все должны пойти, – отозвалась Ева. – Вы придумали хорошее слово для обозначения нашей компании, милорд, – «концессия». Хорошее, однако неправильное. Мы семья. Гунтер, Гернот, Гихзельхер, Кримхильда. Зигфрид. Хаген. Фафнир. Сага о Нибелунгах не завершена, последние строфы не написаны. Идем. Я его не боюсь.
– Поручик? – угрожающе произнес Барков. – Сидите здесь тише мышей, незаметнее блох! Чтоб ни шороха!
У белого как полотно Львова хватило сил только согласно прикрыть веки.
– А вот и Хаген, – вытянула руку Евангелина, спустившись с вала. – И Тимоти с мсье Вершковым… Будет тихая семейная встреча, вам не кажется? Бургундцы и их фамильное проклятие. Наше проклятие.
– С виду он не такой и страшный, – пробурчал Робер, не выпускавший из руки пистолет. – Так, клочок тумана. Морок.
– Ты не видишь истинной сущности.
– И вовсе не жажду. Если мы против ожиданий останемся в живых, поеду на целый год в Люцерн или Карлсбад, в санаторий для нервических больных. Причем лечение обойдется в целое состояние.
– Раз ты способен шутить, значит, не всё потеряно.
Грязные, оборванные и взъерошенные концессионеры выглядели не ахти – лорд Вулси, при любых обстоятельствах поддерживавший лоск истинного джентльмена, и тот ныне походил на бродягу из сомнительных кварталов пролетарского Ист-Энда.
Блистал один только Хаген из Тронье – высокий, соломенноволосый, с бездонно-голубыми спокойными глазами, окладистой короткой бородой и королевской осанкой. Одет он был конечно же в прежний «колониальный» костюм Ойгена Реннера, песочные брюки и курточку-френч с карманами, но поверх нее сияла испещренным тонкой гравировкой металлом лорика Вёлунда, а в левой руке был круглый щит, от которого волнами исходило тепло…
Тепло и ярко-алое свечение, в противовес льдисто-лазурному мерцанию Фафнира.
– Живы-здоровы? – искренне обрадовался Тимоти, ничуть не обращая внимания на дракона. – Видели, тут такое было?!
– Помолчи, – веско сказал Хаген. – Не время пустословить. Он позвал нас.
Нависавший над «бургундской семьей» вязкий сгусток марева начал уплотняться и съеживаться, принимая видимую глазу форму – на этот раз дракон решил обойтись без изысков и ненужных реприз, выбрав для телесного воплощения любимый им облик карлика-дверга Альбриха, еще одного загадочного героя «Саги о Нибелунгах», связанного с сокровищами мистическими узами…
Маленький, в половину человеческого роста, но, что называется, «поперек себя шире». Не толстый, не дородный, а именно
На седеющих жестких волосах красуется остроконечный колпак, украшенный золотым символом – пылающий древнескандинавский дракар, Нагльфар – корабль мертвых, который однажды придет из Нифельхейма с огненными великанами на борту, чтобы начать Последнюю Битву и повергнуть богов…
Глазки маленькие, глубоко запавшие и холодные-холодные, как два сапфировых осколка. Взгляд бесстрастный и ничего не выражающий. Не-живой.
– Хайлс, – низко сказал карлик, глядя только на Хагена.
– Сигис хайлс, Фафнир-дрэки, – с исключительной вежливостью ответил бургундец, но традиционного поклона не последовало, лишь кивок. Знак уважения к противнику и не более. – Эк’эмн Хаген-ярл эйн
