– Нравится?
– Неплохо. А кто автор?
– Испанец, дон Хорхе Манрике, один из самых талантливых поэтов раннего Ренессанса. Блестящий дворянин, великий воин – идеал своего времени. Как всякий хороший поэт, погиб в бою, очень молодым. И предсказал будущее, каким мы его знаем. Слушай:
– Мрачновато, – сказал Славик, выслушав. – Даже немного жутко. Всегда думал, что настоящее искусство должно нести радость, а эти стихи не вызывают никаких положительных эмоций.
– Ты не заметил главного, – мягко сказал Иван. – Люди, среди которых ты сейчас живешь, принимают смерть иначе, чем мы. Стихи дона Хорхе – это не апология смерти, а наставление живущим. Указание пути. Пути без спеси, капризов, причуд, ненужностей, рожденных нашей гордыней. Напоминание, что старуха с косой всех уравняет. И тогда придется встать пред апостолом Петром и рассказать, что ты сделал хорошего, дабы ключ от Рая вошел в замочную скважину, повернулся и перед тобой раскрылись Врата вечности… Славик, постарайся накрепко уяснить: сейчас, в этой эпохе, ты гораздо ближе к Богу, чем у нас дома.
– И к дьяволу, получается, тоже?
– Тс-сс. Не накличь беды. Ты ведь человек верующий?
– Крещен, – ответил Славик. – Бабушка меня крестила, точнее. Совсем маленьким, при советской власти. Когда мы были в деревне, позвала домой батюшку, меня в тазик окунали. Попа помню, с бородой…
– Когда вырос, в церковь ходил?
– Редко. Свечки ставил. Крестик ношу.
– Понятно. Завтра пойдешь на исповедь к брату Герарду Кларенскому, – сказал Иван. – Лично отведу. Вывалишь на него всё, что наболело. Сверху донизу, ничего не скрывая. Думаешь я ничего не замечаю? Ты на грани взрыва от напряжения, сдерживаешься с трудом, бодришься, стараешься не показывать свои чувства. Я боялся брать тебя с собой… Клин клином. Или ты сломаешься, или станешь настоящим аргусом.
– Брат Герард? – преувеличенно спокойно ответил Славик. – Инквизитор?
– Священник. Настоящий. Посредник не только между эпохами, но и между Богом и человеком. Поверь, поможет. Согласен?
– А что мне остается делать?
– Принято. Утром поднимаемся, перекусим и пойдем в Сен-Жан. Пешком. Заодно покажу тебе Париж…
Глава восьмая
Разве я сторож брату моему?
– Сир, у городского прево недостаточно людей, и я осмелился бы просить о дозволении включить в состав охраны Sаnctum Officium не только верных слуг вашего величества из числа свиты, но и мирян, трудящихся во благо святой матери Церкви…
– Если вам будет так спокойнее, я не стану возражать, брат Герард… Поэтому вы привели сюда этого человека?
– Да, сир.
– Подойдите, сударь, – Филипп IV повел ладонью, затянутой в синюю замшевую перчатку. – Мессир Жан де Партене, верно? Прежний коннетабль Орлеана, Бернар де Партене вам отец?
– Я второй сын его младшего брата, Журдена, погибшего в битве при Куртре, сир.
– Второй? Не наследующий? Поэтому вы пошли на службу к инквизиции? Не нашли иного занятия, достойного дворянина?
Вот что тут ответить? Непонятно, осуждает король твое ремесло или одобряет его.
– Служение Церкви, а в ее лице и Господу нашему, есть дело наидостойнейшее для христианина.
– Мессир де Партене – один из лучших, – вкрадчиво сказал брат Герард Кларенский. – Пользуется моим исключительным доверием и предан вашему величеству в той же степени, что и делу защиты веры…
– Меньше пышных слов, преподобный. Не время. О вашей несравненной памяти ходят легенды, следовательно, вы не могли позабыть, как на королевском совете двадцать второго сентября было решено, что обсуждаемые вопросы не должны выноситься за стены Лувра и в них не могут быть посвящены третьи лица. Вы нарушили обещание, брат Герард.
– Вынужденно нарушил, – согласился доминиканский монах. – Появились новые обстоятельства. Если вашему величеству угодно, я готов огласить сведения, пока что известные только мне, мессиру де Партене и частично епископу…
– Частично? – поднял брови король. – То есть, его высокопреподобию де Вэру вы доверяете лишь отчасти? Нунцию святейшего папы?
Брат Герард выкроил на округлой физиономии такое выражение, что заставил Филиппа усмехнуться. Не издав и звука, доминиканец будто бы сказал: «Сир, папа Климент – в Авиньоне и полностью в вашей власти, все знают, кто на самом деле повелевает Церковью во Франции. Вы здесь самый главный, поэтому я пришел сюда, а не к епископу. Отчего вы задаете нелепые вопросы?»
– Рассказывайте, – кивнул Филипп и хлопнул в ладоши. Велел заглянувшему на звук камердинеру принести горячего вина, а затем поплотнее затворить дверь. Не впускать никого, за исключением канцлера, если вдруг у Гийома де Ногарэ появится спешное дело к королю.
…Герарду Кларенскому с сопровождающим долго ожидать монаршей аудиенции не пришлось – в отличие от века двадцать первого, глава государства сейчас куда ближе к подданным, встретить Филиппа Красивого, направляющегося с охраной из нескольких дворян от замка Консьержери на святую мессу в Нотр-Дам или Сен-Шапель, дело самое обычное. Когда месяц назад король неожиданно переехал из Ситэ на правый берег в Лувр, увидеть Филиппа в городе стало почти невозможно, однако человеку знатному достаточно было обратиться к дворцовому сенешалю, тот доложит наверх, а добрый государь сам решит, принять визитера или нет.
Поскольку брат Герард являлся одним из немногих посвященных в одну из самых охраняемых тайн королевства, Филипп распорядился впустить монаха незамедлительно – инквизитор не станет беспокоить понапрасну.
Кабинет короля находился на втором этаже Луврского замка, в южном крыле с окнами на Сену и Университетскую сторону. В отличие от Консьержери – роскошнейшего дворца, жемчужины современной Европы, – Лувр смотрелся бедненько: белые оштукатуренные стены коридоров и лестниц без росписей и гобеленов, мебели мало, холодно, пахнет кухней. Производит впечатление огромной каменной казармы, гулкой и плохо обжитой.
Его величество устроился ненамного уютнее: от сквозняков спасали пылающий камин и александрийские ковры. Выглядел Филипп не ахти: бледный, глаза покрасневшие, заметно гнусавит – сразу видно, простужен. Прозвище «Красивый» королю сейчас подходит мало, хмурый сорокалетний мужчина в слегка потертом бархатном колете с песцовым воротом и шапероне, украшенном единственной брошью в виде лилии кованого золота с плохо ограненным сапфиром.
Поначалу и не подумаешь, что перед тобой один из величайших политиков своей эпохи и первый по- настоящему абсолютный монарх Франции, беспощадно подавивший сопротивление феодалов и князей
