слишком большая единица), приблизительно равен тысяче тремстам пятидесяти американским долларам, Сергей пришел в экстатический ужас. Значит, сэр Мишель, поделивший между собой и оруженосцами поровну взятые с собой деньги (пришлось по триста фунтов на каждого), за здорово живешь отдал Казакову сумму, через восемьсот лет составившую бы порядочное состояние – четыреста с лишним тысяч долларов. Да здравствует Средневековье!)
Рыцарь вместе с германцем пообедали в кабаке, не желая отягощать хозяев. К счастью, на сей раз обошлось без драк и непринужденного мордобития. Все таверны Мессины были переполнены, но хозяева, чуя большую прибыль, из кожи вон лезли, пытаясь достойно обслужить господ крестоносцев. Затем последовал отдых у де Алькамо – хозяин и его младший братец Гильом, как сообщила прислуга, уже давно уехали к королю.
Казакову пришлось несколько труднее. Во-первых, вскоре заявилась аббатиса Ромуальдина и закатила тихий скандал. Мужчина в женской обители, да еще в жилище королевы и принцессы, где же благочиние и целомудрие?.. Элеоноре пришлось снова проявить характер и вполне недвусмысленно намекнуть преподобной гарпии, что в делах мирских она разбирается лучше, приносит извинения, однако этот мессир останется здесь. Во-вторых, королева-мать, угостив Сергея обедом (и очень неплохим, надо сказать), долго пыталась выяснить, как нынче живут земли восточнее Польши и как мессир Серж вообще очутился в Западной Европе? Известно, что дружины Киевского или Новгород-Северского «герцогств», как называла Элеонора русские княжества, служили императорам Византии. Сестра киевского князя Владимира Мономаха Ефросиния, в католичестве Адельгейда, вышла замуж за маркграфа Бранденбургского Оттона, а князья Всеволод Большое Гнездо и Владимир Галицкий поддерживали тесные связи с Фридрихом Барбароссой и польским королем Казимиром Справедливым – как дружеские, так и династические… Но во Франции и Италии русские появлялись крайне редко – купцы, монахи, и не более.
Обманывать королеву и на ходу выдумывать красивую легенду не имело смысла – ложь моментально раскроется, а говорить правду невозможно тем паче. Поэтому Казаков сослался на плохое знание языка (вполне справедливо) и сообщил, что дал обет не раскрывать своей подлинной истории.
– А, поняла, – воскликнула королева-мать. – Вы, наверное, изгнанник? Натворили что-нибудь предосудительное? Проиграли сопернику? Или замешана некая привлекательная девица, неразделенная любовь? Ну-ну, не обижайтесь, я только фантазирую. Если вы не хотите говорить, я не имею права спрашивать. Но, Боже мой, как интересно! Никогда доселе не встречала дворян из Киева, если не считать скучных и угрюмых паломников, которых видела в Палестине!
«Отвязалась бы ты поскорее, – подумал Казаков, старательно изображая на лице любезность. Получалось плохо из-за особенностей этого самого лица. Какое выражение не выкраивай, все равно физиономия глумливая. – Ах, твое величество, знала бы ты истинную подоплеку, погнала бы меня поганой метлой, да еще и инквизиторам заложила бы!»
Элеонора обернулась на стук в дверь и, по обыкновению, экспансивно всплеснула руками. Видимо, это был ее излюбленный привычный жест:
– Ангерран, снова вы?
– Я, госпожа, как фальшивая монета – всегда возвращаюсь.
Величественный пожилой рыцарь с седыми волосами и аккуратно постриженной бородкой вновь поглядывал на королеву с веселым и забавляющимся выражением голубых глаз.
– Я же сказала, что смогу принять вас только ближе к вечеру!
– Ближе к вечеру, – ухмыльнулся мессир Ангерран, – все начнут копошиться, будто тараканы, а к вам будет невозможно пройти из-за комариного роя фрейлин, камеристок и служанок, которые станут обряжать вас в отвратительное платье всех цветов радуги. У Танкреда мы поговорить не сумеем – меня туда не звали.
– Я вас приглашаю! – гостеприимно заявила Элеонора.
– Нет, нет, – Ангерран прошел в комнату и, не спросив разрешения, уселся на ближайший к Казакову стул, – мне такие развлечения уже неинтересны. Возраст, жизненный опыт и плохой желудок. Вы, как я погляжу, не скучаете?
Седой бросил развязный взгляд на Сергея и надолго его задержал. Казакова чуть покоробило. Сложилось впечатление, будто Ангерран его очень серьезно и тщательно оценивал, пытаясь по виду определить, что перед ним за человек. Но хуже было другое: в небесно-синих очах мессира де Фуа прослеживалось
– Давайте я вас представлю, – прощебетала Элеонора, но Ангерран перебил. Перебил королеву так, словно отмахивался от надоедливой любовницы:
– Мы знакомы. Госпожа моя, мне крайне неприятно нарушать ваш tet-a-tete, но у меня новости…
«Может, он бывший ее любовник? – почему-то решил Казаков. – Или очень уж доверенное лицо, позволяющее себе обращаться с Элеонорой чересчур вольно? Забавный старикан… Мишель вроде говорил, что он из малоизвестного рода…»
– Мессир Серж, по вашему усталому взгляду я вижу, что после трапезы вы отяжелели, утомились и хотите отдохнуть, – вымолвила королева-мать. – Пойдите в соседнюю комнату, там есть небольшая, но удобная постель. В вашем возрасте необходимо поспать несколько часов днем. Я вас разбужу, как только это станет необходимо.
«Тайны Мадридского двора. То есть не Мадридского, а Мессинского, – Сергей встал, весьма неуклюже поклонился и пошел к двери, но не захлопнул ее до конца, а как бы невзначай оставил небольшую щелку. – Конечно, чем меньше знаешь, тем крепче спишь, но, поскольку „клопов“ здесь нет и быть не может, придется банально подслушивать. Ведь интересно! Если уж мы замешаны в столь чудесной авантюре с королями и таинственными незнакомцами, то лучше знать правду, чем потом расхлебывать последствия своего незнания».
Ничего не вышло. Устроившись на жестковатом ложе, Казаков попытался вслушаться, но не понял из речей Элеоноры и мессира Ангеррана ни единого слова. Они перешли на абсолютно непонятный язык, по произношению отчасти похожий на французский и в то же время изобилующий более приличествующими испанскому гортанными звуками. Оставалось только спать.
Глупые изобретения цивилизации, вроде пригласительных билетов, нагрудных бейджей или визитных карточек в двенадцатом веке благополучно отсутствовали. Единственной визитной карточкой являлся родовой герб, а роль билета с пометкой «VIP» выполнял твой сюзерен.
Вполне естественно, что молодой сицилийский король Танкред не мог пригласить к себе всех до единого дворян, явившихся на Сицилию вместе с королями-крестоносцами. Танкреду было достаточно позвать на праздник, посвященный дню святого Ремигия и венценосным гостям острова, только Ричарда, Филиппа и Элеонору, а уж сами монархи имели право выбрать тех, кто будет сопровождать августейших особ на королевский пир. Каждый мог привести с собой весьма ограниченную, но блестящую свиту, по негласным уложениям составлявшую от двадцати до полусотни человек. Впрочем, богатство и значимость хозяина только подчеркивалось большим количеством гостей – это значило, что он может накормить и приветить всех. Сицилия не столь уж богатое королевство, но ради особого случая Танкред ухлопал на обустройство праздника не меньше половины собранных за год налогов и добычи, взятой его пиратами на побережье Берберии.
Присутствовало не меньше трехсот гостей. Под грандиозное пиршество заняли огромное помещение мессинского замка, в другие времена обычно выполнявшее роль тронной залы. Трон пришлось вынести, а на возвышении поставить стол для монархов. Папу Римского Климента тоже приглашали, но более из вежливости, нежели с надеждой – святейший понтифик все равно отказался бы участвовать в светских увеселениях. Зато приехали два куриальных кардинала из тех, что помоложе – монсеньоры Синибальдо де Монтичелло и Пьетро Орсини.
Основное пространство было занято ко?злами, на которые положили широкие доски, укрытые скатертями. Посреди зала оставалась довольно широкая площадка для представлений и танцев. А уж на украшения Танкред не поскупился: на особых постаментах разместились «живые фигуры» – одетые в римские костюмы молодые люди и девицы, призванные изображать нечто аллегорическое, пол, в обычное время застланный соломой, усыпали сплошным ковром цветов, титанические шандалы горели тысячами
