— Нет. Мы ничего не узнали, ничего не выяснили. Да и шутишь ты.
— Шучу, но мне легче.
— А откуда у тебя мандат с приветом от тети Моти взялся? Ты что, на всякий случай носишь такие записочки?
— Угадал. Ношу на всякий случай. Как талисман. А записочка это та самая, которую я тебе в прошлый раз подкинул.
С записочкой я не стал разбираться. Декрет — другое дело. Мы катили уже по знакомой дороге, но красота уходящего лета, с ее буйством золотисто-желтых красок, с еще зеленой травой и ясной тишиной, меня уже не радовала. Не знаю, что здесь происходит, но деревянной церквушке, в которой я крещен, грозит опасность. Я должен ее защитить. Как это нужно делать, я не представлял. Драться? Молиться? Терпеть? Дорога была пустынна, за весь путь, туда и обратно, мы не встретили ни одного человека, ни пешего, ни конного, ни моторизованного, за исключением солдат, разумеется. Какое-то затишье перед бурей.
Сонная деревня была ненамного оживленней. Лузгала семечки на той самой скамейке, где сидел и пел 'менестрель', здоровущая, в два обхвата, баба. Она помахала нам рукой. На крылечке сельпо сидели вполне трезвые мужики и что-то обсуждали. Редко в каком огороде копошилась согнутая фигура человека с лопатой или вилами в руках. Стайка ребятишек прыснула во все стороны перед мотоциклом. Я ехал медленно, чтобы не поднимать всю пыль. Показалась церквушка, и тут до меня дошло, что мы въехали в деревню не с той стороны, как должно было быть. Но с дороги я нигде не сворачивал, да и развилок таких, чтобы сбиться с пути, не встречалось. Не знаю, заметил ли это Пров. Выяснять я не стал и подрулил прямо к церкви. Отца Иоанна мы нашли внутри ее. Он что-то делал, не то протирал иконы, не то снимал нагар со свечей. Наше неожиданное возвращение его явно обеспокоило.
— Что-то случилось?
— С нами нет, но вот с вами, вернее, с церковью что-то может случится.
Мы вышли на солнечный свет, я вкратце пересказал наши встречи, а Пров протянул листок бумаги. Подслеповато щурясь, священник, как мне показалось, два раза прочитал декрет, перекрестился и сказал:
— Господи, помилуй.
— Что это значит? — спросил я.
— Грабить будут, — спокойно ответил отец Иоанн.
— Как это — грабить?! — возмутился я. — Это же церковь! Святое место.
— Святое место для чистых душ. Не впервой уж.
— И вы им позволите? Ничего не скажите?
— Позволения они не будут спрашивать. А сказать... как же, скажу.
— Что?
— Чтобы Господь простил их, ибо они не ведают, что творят. Перекрещу. Господь милостив.
— А что же он, и не поможет вам, Господь этот? — хмуро спросил Пров.
— Пути Господни неисповедимы. У каждого человека есть душа. И что станет с этой душой, знает только Господь, Отец наш.
— Вот, вот, — подхватил Пров уже раздраженно. — Вас убивать будут, а вы — молиться за убийц. Не пойму я эту христианскую мораль. Не в первый раз уже сталкиваюсь с ней.
— Храни тебя Христос. В гневе говоришь... А убивать будут, так что же: и мне убивать? Так только зло возвеличится. А его и без нас хватает.
— Да зачем же ваш Бог создал такой несовершенный мир? Ведь он всемогущ, мог бы и получше.
— А создал Бог мир наилучший. Человек же возжелал быть вольным. И Бог, в доброте своей, дал ему эту волю.
— Свободу выбора, — вставил я.
— А уж как человек распорядится своей волей, это его дело. Но и отвечает за все он сам, а не Бог. К Богу приходят добровольно.
— Тогда зачем церковь?
— Церковь помогает найти путь к Богу. Наставляет, утешает.
— Ну, а вот сейчас-то вы что будете делать? — с издевкой спросил Пров. — Декрет исполнять?
— Иконки попрячем, — сказал Отец Иоанн. — А крест все равно скинут.
— Ну, мораль! Ну, Бог!
Тут уж и народ стал подходить. Заохала, запричитала Варвара Филипповна. Темным огнем смотрела на Прова Галина Вонифатьевна. Три мужика, послюнив самокрутки, пустились в рассуждения: 'Ежели сожгут, то сухие бревна у Митьки Пряхина есть, если порушат, то..., ежели Бог пронесет...'
— Да ладно тебе, Пров, — пытался успокоить я друга.
— Пров, можно мне с вами поговорить, — позвала Галина Вонифатьевна.
Пров сразу стих, сжался, медленно сошел с крыльца. Галина Вонифатьевна повернулась и направилась к церковной ограде, к выходу. Я виде, как Пров шел за ней. В душе он рвался за ней, останавливался, возвращался, снова догонял, отставал... Для всех других он, просто, шел очень медленно.
Я думал, что верующие сразу же начнут разбирать иконостас, прятать по избам иконы, литые подсвечники, библию. Но ничего такого не произошло. Деревенские еще немного посудачили о декрете, плавно перешли к погоде на зиму, Васькиному запою, к засыпанной в погребах картошке и закончили квасом. Народ вполне спокойно расходился. Я не знал, что мне делать, прогуляться по деревне, что ли? И я пошел за теми тремя мужиками, что рассуждали о вариантах разрушения церкви. Они остановились, подождали меня, а один сказал:
— В аккурат четвертого надо.
— Ну, — подтвердили двое других.
83.
Прову показалось, что Галина Вонифатьевна сейчас спросит: 'Опять у тебя нелады с Богом?' Но женщина шла молча, чуть впереди, мимо палисадников и скамеек, на которых уже кое-где шушукались старушки, провожая их понимающими и в то же время любопытными взглядами.
— Не знаю, что привело меня сюда, не знаю, что тут у вас происходит, но это я. Я.
— Чем вы докажете, что вы именно тот человек?
— А хотя бы вот этим:
Волосам твоим, Савская, вечное чудо не лить...
Помните? Откуда я знаю вашу фамилию? Ведь я бы никогда не унизился до расспросов на стороне. У вас были длинные-длинные волосы, заплетенные в косу. Разве не так? Я могу и продолжить:
В водопаде волос не пытайтесь меня утопить.
На лице женщины отразилось замешательство.
— Так что же? Насладились в полной мере свободой? У вас жена, дети?
— Увы, увы... Ничего этого нет. А у вас? Была попытка обрести свое счастье?
— Да, я была замужем, но неудачно.
— Без благословения свыше говорить о вероятности счастья есть пустословие. Мы повенчаны до гробовой доски на небесах.
— Вот бы раньше вам, да столько ума.
— Поедемте на Камень.
— Куда?
Это полностью, подумал Пров, в ее манере: притворяться, что она ничего не понимает. И повторялось это при их прошлых, в каком-то другом мире, встречах каждый раз.
