прямо из воздуха; и неважно, что это была всего лишь подделка, — даже самых смелых продирал по хребту мороз!
— Подделка? Но почему…
— Да потому, что живые не могут общаться с мертвыми! Так заведено господом, и никто не в силах нарушить порядок вещей… Просто людям порой хочется верить в чудо. Сила, которой обладали Тролле, умение, мастерство, чертовщина — да называй как хочешь…
— Власть… — чуть слышно прошептала Кларисса.
— Оно позволяло им воплощать на сеансах духовидения некую субстанцию, светящуюся и полупрозрачную эктоплазму, принимающую тот или иной облик, — и вкладывать в уста этих рукотворных призраков нужные речи… Полагаю, революция в немалой степени обязана этим трюкам. Братья не считали подобное чем-то зазорным, да и я тоже… Но Рогиру были подвластны не только балаганные фокусы! Он передал частицу этого невероятного мастерства некоторым своим сподвижникам — тем из них, кто оказался восприимчивым; а они… Они не смогли распорядиться его наследием достойно. Теперь это орден Властителей — самое закрытое и зловещее из всех тайных обществ; и оборони тебя господь, девочка, оказаться причастной к их делам… Впрочем, что это я, ведь они уже тебя ищут… Ну, тут совет один — мужайся и не теряй духа!
— Эзра! — раздалось вдруг откуда-то из глубины дома стенание, и Кларисса вздрогнула: это был голос мадам Двестингаусс! — Эзра, где ты?! Поди сюда, мне плохо… Я умираю, мерзавец…
— Не обращай внимания! — жестко усмехнулся старик. — Умирает… Моя драгоценная женушка еще переживет меня; хотя бы из вредности.
— А что с ней такое?
— Презабавная все-таки штука жизнь… Мы, в некотором роде, поменялись ролями: ее настиг удар, и теперь половина тела парализована. Настала моя очередь ухаживать за этой ведьмой.
— И вы ухаживаете?!
— Конечно! — пожал плечами господин Двестингаусс. — А что мне остается?
— Но ведь она отравила вас, и…
— И? — Эзра взглянул девочке прямо в глаза. — Предлагаешь отправить ее в приют? Или… Убить?
Кларисса смущенно уставилась в чашку.
— Ты еще слишком юна и не понимаешь… Любовь и ненависть очень похожи; иногда трудно разобрать, где кончается одно и начинается другое… — задумчиво сказал старик.
«Как можно любить такую… Жуткую, мерзкую, одноглазую!» — подумала девочка.
— А что сталось с Йойо?
— Когда в дом ворвались Властители, он вздумал сопротивляться, схватил со стены палаш. То ли по глупости, а может, решил, что явились по его душу… Тут у меня в голове все путается. Даже не знаю, как тебе сказать: этот, в черном… Убил его взглядом. Или все же не убил… Но богом клянусь: из его глаз будто вырвались две молнии и ударили Гурбано в грудь! Тот рухнул, как соляной столп. Властитель забрал тело с собой… — Эзра со стуком поставил чашку на блюдце. — А ирония судьбы заключается в том, что господин Гурбано не счел нужным обучить мою женушку составлению ядов; так что я понемногу оправился и даже встал на ноги, хотя из дому почти не выхожу: слишком тяжело. Впрочем, мне хватило сил и твердости выставить за дверь маленького рыжего ублюдка; я отправил это дрянцо в закрытую школу для мальчиков. Тамошние порядки помогут ему лишиться некоторых иллюзий относительно собственной исключительности.
— Скажите, а за мной не приходил кто-нибудь еще? — с надеждой спросила Кларисса. — Мой опекун; его зовут Эрл Птицелов…
Лицо господина Двестингаусса вдруг застыло, словно гипсовый слепок:
— У меня дурные новости…
«Нет, нет, пожалуйста — только не это…»
— Я был многим обязан Эрлу, — беспощадно дребезжал старческий голос. — Моя жена это знала и не могла отказать, когда он явился с просьбой… Разумеется, она не позволила бы нам встретиться, уж для этого-то Аида нашла бы благовидный предлог. К несчастью для него, Птицелов явился без предупреждения — и столкнулся в холле с каталкой; Виттиго как раз вывозил мое бренное тело подышать свежим воздухом. Увиденное поразило Эрла до глубины души; он начал нести что-то о врачах, о консилиуме… Ах, если бы я мог остановить несчастного! Полагаю, Гурбано страшно перепугался, услыхав такие речи, и в ход пошел один из его экзотических ядов… Я слышал, как он говорил Аиде, что позаботился о старике и тот не доставит им больше хлопот.
— Будь они прокляты — и горбун, и ваша жена! — чуть слышно прошептала Кларисса.
— Что-что ты говоришь? Прокляты? Ну, примерно так и случилось в конце концов. Поверь, я с большим удовольствием пристрелил бы Гурбано; впрочем, для него это была бы слишком легкая смерть…
— Мерзавец! — Где-то в глубинах дома мадам Двестингаусс вновь завела шарманку. — Где ты, мерзавец? Мне плохо…
— Моя благоверная сегодня на диво бодра… — досадливо проворчал Эзра. — Кормить вроде еще рано… Кстати: не знаешь, который теперь час?
Кларисса помотала головой и тут же спохватилась, вспомнив о хронометре Шарлеманя.
— Сейчас… Четыре часа и… Десять минут… — Губы медленно шевелились, произнося слова; а пальцы лихорадочно разворачивали записку, спрятанную под крышкой часов.
…Какая же она дура — надо было посмотреть туда сразу!
«Улица Шпалерной мануфактуры, дом шестнадцать, букинистическая лавка „Дрейзе и сын“», — знакомый каллиграфический почерк наставника… Шарлемань в городе! Ну конечно — ведь часы принес Хуберт!
— Простите, — Кларисса встала. — Мне нужно идти…
— Куда же ты? — удивленно спросил старик. — Ты могла бы остаться, вряд ли тебя станут искать в этом доме снова…
— Нет-нет; я должна… — Девочка уже была на полпути к дверям. — Спасибо… Вы помогли мне!
— Заходи еще! — крикнул вслед Эзра.
…А потом был бег по заснеженным мостовым, мимо угрюмых домов и мрачных подворотен. Она прекрасно помнила улицу Шпалерной мануфактуры: именно там стояла харчевня Поддера, где их с Томми иногда подкармливали, — в другой, совсем другой жизни… Вот он наконец-то, дом шестнадцать: выщербленное каменное крыльцо, покрытая облупившейся краской дверь и единственное окошко — грязное и до половины заложенное толстыми фолиантами…
Помещение за дверью было настолько крохотным, что и лавкой-то его можно было назвать лишь с большой долей условности: два шага в длину, полтора — в ширину. Все пространство до потолка занимали книги — всевозможных размеров и различной степени потрепанности. Новенькой бумагой и свежей типографской краской тут, должно быть, не пахло от века: только пылью — тончайшей книжной пылью, скопившейся за долгие годы. Из-за прилавка на девочку подслеповато щурился забавный низенький толстячок в берете, натянутом на самые уши.
— Что угодно юной барышне? Кроме как погреться, — подхватил другой голос; его обладатель походил на сидевшего за прилавком словно две капли воды, с той лишь разницей, что был на четверть века старше. — Мы не подаем, девочка; сынок, ты ведь помнишь — мы никому не подаем! Такая у нас политика!
— Да подождите, папа, — добродушно отмахнулся тот. — Я же вижу, она явно пришла по делу… Так что ты хочешь, девочка?
— Простите, пожалуйста; это лавка «Дрейзе и сын»?
— «Дрейзе и сын»? — Толстячок склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то. — Конечно- конечно! Я — Антонин Дрейзе, а это мой отец, Северин Дрейзе… Чем можем служить?
— Меня зовут Кларисса Квантикки… — Девочка замолчала, от всей души надеясь, что этого будет достаточно.
— Да-да?
