вашими людьми. Мы просим избавить нас от таких посланий, ибо так добрая слава не добывается. Переговоры о пленниках мы доверили нашим людям». Мы разрешили им выбрать в обмен на двух наших пленников трех своих, так как хорунжего, которого Делавиль намеревался получить в обмен за Миховского, в живых уже не было.
Мы получили возможность устно переговорить с посланниками обо всем, что написали им в письме: правильнее было бы им перейти к нам и сообща сражаться против москвитян, особенно французам, которые и верой и обычаями нам подобны, и в чужой земле, когда случится, живут в дружбе с нами. От французов в этом посольстве был Якоб Берингер (ему достался мой конь, который тогда убежал; коня я потом у него выкупил).
Они приводили нам свои доводы: «Мол, мы — люди, которые ищут славы, и наша слава состоит не в том, чтобы на стороне москвитян, народа столь грубого, воевать с вашим народом, равного в славе которому нет под солнцем. Но если бы с этим народом мы ваш завоевали, — это была бы слава». Разговоров pro et contra было немало, и, как показали дальнейшие события, они были не напрасны. Иноземцы приехали к нам пополудни, а выехали до полудня следующего дня. Сообща мы постановили прислать для дальнейших переговоров по двадцать человек с каждой стороны. Но осуществить этот замысел нам помешал бунт казацких рот: казаки не хотели допускать переговоров, а предлагали, когда надежды на помощь уже не будет, бросить крепость и уйти.
Сразу после переполоха мы послали к своему войску сорок человек за подмогой. Все они по дороге были рассеяны, несколько человек едва добрались до наших, но помощи не получили: некоторые в войске ответили, что мы хотим перехватить у них и славу, и заслуги. Так из-за их зависти мы и вовсе спасения не получили. В столь опасном положении пребывали мы в крепости вплоть до Рождества[137]. Уже и голод нас терзал, ибо все припасы сгорели в предместье, а тех, что остались в детинце, хватило не надолго.
Отступление наших из крепости
Когда не удался съезд с иноземцами для переговоров, которыми мы наверняка обеспечили бы себе выход (если не более того), неприятель стал думать, как нас прижать, и занял дорогу, по которой мы могли бы уйти к войску. Валуев был в Волоке — по левую руку от нас, а немцы — по правую. А между ними, как бы посередине, в миле от нас, Валуев поставил острожек и разместил в нем более тысячи людей. В день Вознесения [138] казацкие роты на выходе учинили бунт и оторвали от ворот запоры, — пришлось нам выходить, не раздумывая.
Мы могли идти только либо между Волоком и острожком, либо между острожком и немцами. Не успели мы выйти из крепости, как двое наших (один из которых — Забжицкий) нас предали: сбежали в Волок и дали знать Валуеву о нашем выходе. Уходили мы перед самым заходом солнца.
Был при нас Филарет Никитич[139], московский патриарх, отец нынешнего царя и несколько знатных бояр, которые перемещались с нами. Было у нас и более десятка немецких пленников. Всех этих людей мы растеряли во время сражения[140] .
Получив вести от наших изменников, Валуев выслал людей вперед и на нашем пути, при гати, проходившей через болота, поставил засаду из нескольких сотен пехоты. Ночью мы миновали городок и уже успокоились, решив, что спаслись, как вдруг с тыла нашу замыкающую стражу с кличем атаковали москвитяне. Мы остановились, вступили в сражение и неприятель отошел. Но едва мы двинулись, враги стали нападать вновь и вновь, пытаясь задержать нас до рассвета. Днем нам пришлось отступить за речку Ламу, тем временем спустился туман: многие промахнулись мимо брода и оказались в воде. У реки мы хотели было преградить неприятелю переправу, но когда надо спасаться — уже не до забав. Мы отошли от реки и, пройдя дальше, оказались совсем рядом с гатью. Услышав клич москвитян, сидевших в засаде впереди нас, мы поскакали, чтобы пробиться сквозь них: напали на гать и на стрельцов, находившихся рядом с ней. Ушел тот, кто не испугавшись стрельбы, пошел на гать и кого миновала пуля; а кто уклонился от стрельбы в сторону, увяз в болоте.
И так нас москвитяне зажали, — и спереди, и сзади, — такой погром устроили, что из полутора тысяч (столько мы считали и с донскими казаками, и с челядью) ушло нас, потеряв все хоругви, едва ли человек триста. А человеку, который не ведает, где искать свое войско, уходить было трудно. Мы были рассеяны и, пока собирались вместе, натерпелись страху достаточно. Некоторые, хотя и видели своих, не приближались, думая, что это москвитяне. Весьма помогли нам донские казаки: крестьянам в деревнях они назывались людьми Шуйского, и если бы не это, разузнать о своем войске было бы нам трудно.
В таком виде пришли мы к своим. Жаловали нас, но по-нашему не вышло. Мы потребовали суда над бунтовщиками, которые были причиной нашего отступления. Двое из них, наипервейшие, были обезглавлены.
Вытеснив нас из Осипова, немецкое войско двинулось к столице, а Валуев с восемью тысячами московской конницы, которым Шуйский доверял больше других, пошел за нашим войском следом и везде, где останавливался, окапывался и огораживался. Наши уходили к Смоленску, и уже под конец Валуев встал в двух милях от них — под Царевым Займищем[141]. Как обычно, он окопался и поставил острог.
Польское войско под Смоленском
Наши войска, отступавшие от столицы, и те, что разошлись в разные стороны (что и привело нас к Осиповскому разгрому), — все названые отряды москвитяне преследовали, двигаясь к Смоленску. А там наши, простояв всю зиму, ничего не добились. С самого начала, прибыв под Смоленск, они попытались выбить хотя бы одни ворота петардой. Дело, казалось, пошло успешно: кавалер Новодворский [142] со своими людьми ворвался в ворота, но, не получив подкреплений, был вытеснен и отступил. Москвитяне же стали петард остерегаться.
Наши устраивали подкопы, но и это не помогло, напротив, один москвитянин, проведав об этом, подрылся под наши подкопы и пороховым зарядом вывернул землю, засыпав Шемберка, — мастера наших подкопов. Он как раз находился в одном из них и лишь по великому счастью выбрался наверх.
Гетман Жолкевский
Тогда, не став дожидаться под Смоленском ни нас, ни москвитян, коронный гетман Жолкевский отправился к нам навстречу, получив от короля инструкцию: предложить москвитянам (если до этого дойдет) [поставить] на государство королевича Владислава[143]. Гетман, имея небольшое войско, соединился с нами, и от Царева Займища мы сообща повернули на Валуева. А он, желая преградить нам переправу, в свою очередь вышел из острожка к находящейся рядом гати. Однако московская пехота была оттеснена от гати огнем нашей пехоты, а когда Валуев увидел, что за пехотой двинулись конные хоругви, то отступил в острожек (не без вреда для себя, ибо охотник на него был уже в пути). Тогда, близ острожка, во время погони за москвитянами, был убит пан Мартин Вейер.
Загнав неприятеля в острожек, наше войско переправилось, и пан гетман расположил свои отряды позади острожка, а находившихся при нем казаков поставил у гати, по которой мы прошли. Затем гетман стал думать, как острожек взять. У нас было несколько сотен польской пехоты, гетман взял и казаков: поставив в нескольких местах вокруг острога острожки поменьше, он разместил в них пехоту и казаков. В некоторых отрядах были пушки, и из них они обстреливали неприятеля, а тот из небольших пушек обстреливал наших. Временами москвитяне нападали на наши острожки, совершая вылазки, но наши обозы