направляет удар на Осипов
Этой весной из Швеции снова вышло иноземное войско во главе с Эдвардом Горном [130] и Петром Делавилем[131], у которого было девять сотен французов. А всего их было несколько тысяч. Встали они близ Погорелой крепостцы[132], не более чем в десяти милях от нас. Через неделю после Пасхи, или чуть позже[133], тайно пробравшись с тысячью французов и немцев и двумя тысячами москвитян Валуева, пришел к нам с петардами [134] Делавиль. Увидев петарды, наша стража не очень насторожилась. Уже всходило солнце; спешившись, пошел сам Делавиль, приладил петарду к воротам предместья и выбил их. Иноземцы ворвались в предместье, одни обратились на деревянные зубцы и пошли к детинцу[135]. Детинец был каменным, а предместье — деревянным. Большая часть других иноземцев пошла к детинцу, потому что ворота там не были закрыты и наши через них спасались из предместья.
Немцы с французами захватили деревянные зубцы. Врагов и конных, и пеших на площади детинца было полным-полно. Они убивали всех, кто попадался под руку. Мы, разместившиеся в детинце, вскинулись на звуки тревоги и побежали с рушницами на зубцы, думая, что опасность еще за Тверью.
Я прибежал к тому месту, где зубцы предместья сходятся с детинцевыми, и столкнулся с нашими, которые оттуда уже убегали. Я крикнул им: «Стойте, если честь дорога!» А они отвечали: «Поздно, — немцы в крепости!» Пришлось и мне вместе с ними уходить в крепость.
Некоторые из наших, отчаявшись защититься, спасались из крепости, прыгая со стен. Полторы сотни спасшихся таким образом ушли на прилегающие к крепости болота. После, избавившись от неприятеля, мы добились их возвращения. Приходили они со стыдом, больше надеясь застать в крепости немцев, чем нас.
Иноземцы выбиты из крепости
Мы же, оставшиеся в крепости, сгрудились все с одной стороны. С другой стороны детинца были у нас ворота и калитка, но закрытые крепкими замками. Если бы смогли их открыть, то из крепости, кто смог, ушел бы. Когда же надежды на спасение не осталось, отчаянье толкнуло нас к такому решению. Мы подумали: раз уж все равно погибать приходится, будем драться, — быть может, спасемся. Многие из нас вскочили на коней.
Прискакал Руцкий и сказал: «Если вам дорога честь, пойдем на врагов, — не для того, чтобы одолеть их, ибо на это нет никакой надежды, но станем биться так, словно решили умереть!» Ко всей толпе, что была на площади, поскакало нас трое (был еще я с Русецким). Выстрелив из рушниц, напали мы с ручным оружием, вызвав замешательство в их рядах. Когда враги нас окружили, один из них ударил меня пистолетом в губы и выстрелил. Слава Богу, он только опалил меня порохом, шровом разбил в кровь лицо и губы, шровом же изувечил и палец. Коня подо мной тоже подстрелили, на моих плечах было несколько порезов, но кафтан меня защитил. Ни одному из нас не пришлось взяться за оружие, и ни одной застежки на нас не уцелело.
А пока немцы были заняты нами тремя, Господь Бог подсказал нашим решение: несколько десятков их поскакали на врагов, и оттеснив мощным ударом, погнали их в шею и выбили из крепостного детинца. Сброшенный с коня, я остался на площади, а мой раненый конь выбежал за ними следом. На площади полегло тогда человек восемьдесят из неприятельского войска, а двадцать мы взяли в плен.
Пока мы сражались на площади, Господь Бог нас хранил: враги, находясь на зубцах предместья, не захватили каменные стены. Устроив засаду с рушницами на лестницах, два моих товарища удержали эти зубцы — Войцех Добжинецкий и Вавжинец Коссаковский, а третьим был с ними пахолик [136] Войшика, моего родственника (сам Войшик был убит). Вытеснив неприятеля из детинца, мы не отважились напасть на него в предместьи, а, загородив ворота, бросились на защиту зубцов. Немцы (я уж тут и французов называю немцами), захватив ближайшую к нашей стене высокую деревянную башню, стали стрельбой наносить нам большой урон. Пришлось нам снова отступить, и снова нашим товарищам, среди которых были и те, которые удержали для нас зубцы, внушил Господь Бог такое желание: набравшись смелости, они бросились к башне, в которой засели немцы, на вылазку. А на немцев наслал Господь Бог такой страх, что полсотни их сбежали перед десятком наших людей. А наши же не только захватили башню, но и обстреляли с нее неприятеля.
Я видел, что долго удерживать башню мы не сможем, поэтому сказал Руцкому, чтобы он отдал приказ поджечь предместья, ибо укрепившийся там неприятель будет нам плохим соседом, — надо выкурить его огнем. Руцкий долго не мог на это решиться, и я, не дожидаясь его приказа, велел зажечь отнятую у немцев башню, превратив ее в яркую огненную свечу.
Когда башня загорелась, мы перебросили огонь с зубцов на другие строения, находившиеся поблизости. Неприятель, видя, что мы поджигаем, вытащил то, что находилось внутри, запалил оставшееся и вышел наружу. Всего враги потеряли до трех сотен, наших же погибло человек двадцать. Из моей хоругви были убиты: Анджей Войшик, Кшиштоф Руцкий, Ежи Залусковский, Пашницкий, Якоб Щавинский, Анджей Косовский и Гочановский. В остальных хоругвях и товарищей, и пахоликов пало также немного, больше было раненых. В числе других подстрелили и Эразма Дембинского.
Во время пожара в предместье занялись и наши зубцы. Мы не знали, на что решиться: или защищаться от огня, или устроить вылазку против неприятеля, что тоже было небезопасно. В этом невыгодном положении находились мы целых восемь часов.
Из городка, о котором я упоминал выше, спасаясь, прибежали к нам и донские казаки. Но мы не пустили их в крепость, и они вели перестрелку с москвитянами и немцами под прикрытием нашего огня.
Во время боя мы стали допытываться у языков: кто те люди? Они сказали, что это войско недавно пришло из Швеции, а под крепостью их не более тысячи. Когда мы спросили, сколько их в действительности, один язвительный француз, который был опасно ранен (вскоре он умер), сказал: «Tantum, sed omnes egregii milites, et non timent mortem» [Столько, но все отличные воины и не боятся смерти. —
Обмен пленными и переговоры
Когда иноземцы, как я упоминал, написали к нам об обмене пленными, написали и мы к ним, что на обмен согласны. Одновременно мы уговаривали их не выступать против нас на стороне москвитян, а перейти на службу к Е. В. Королю, который начал эту войну за правое дело и с большим войском. Мы заверяли их, что в войске Е[го] В[еличества] Короля находится немало иноземцев, получающих хорошую плату. Москвитяне же имеют обыкновение, набирая к себе на службу иноземцев, по окончании войны задерживать их в своей земле. Мы привели им в пример случаи задержания людей из их народа, а также и наших, три тысячи которых москвитяне набрали, а потом, после завершения войны с королем Стефаном, не выпустили.
С этим письмом вознамерился ехать находившийся при нас монах-францисканец, немец родом. Мы его отпустили, надеясь, что он их, особенно французов, уговорит с помощью доводов веры. Наше послание оказало такое действие, что они прислали к нам трех своих товарищей, а с ними и двух наших пленников, без всякой замены, написав такое письмо:
«Мы получили ваше послание, в котором вы приводите примеры московского вероломства, изведанного
