С гладкою кожею — прочь, с грязною кожею — прочь!
Будь безбородым скопцом иль небритым, как подсудимый,
Будь ты хоть грубый мужик, Панних, хоть неженка — прочь!
Панних, но ум у тебя начисто выщипан весь.
Что ни ставят на стол, ты все сгребаешь:
И соски и грудинку поросячью,
Турача, что на двух гостей рассчитан,
Полбарвены и окуня морского,
И витютня с подливкою из полбы.
Все, собравши в промокшую салфетку,
Отдаешь ты снести домой мальчишке,
Мы же все тут лежим толпою праздной.
Завтра, Цецилиан, тебя не звал я.
Просишь сказать тебе, Лин, что дает мне усадьба в Номенте?
Вот что усадьба дает: там я не вижу тебя.
Алые платья даришь и лиловые ты потаскухе.
Коль по заслугам дарить хочешь, ей тогу пошли.
Вздор, что Тонгилий горит в лихорадке полуторадневной.
Знаю уловки его: хочет и пить он и есть.
Ставят теперь на жирных дроздов коварные сети,
Брошен крючок на барвен и на морских окуней.
Надо и темный фалерн в рюмки хрустальные лить.
Все врачи, как один, прописали Тонгилию ванны…
Не лихорадка его, дурни, — обжорство трясет.
«Смейся, коль ты умна, красотка, смейся!»
Так, как будто, сказал поэт пелигнский.
Но не всем это он сказал красоткам.
Даже если сказал и всем красоткам,
Максимина, а все твои три зуба
Цвета черной смолы или самшита.
И коль мне, да и зеркалу ты веришь,
То поймешь ты, что смех тебе опасен,
Точно дождик напудренной Фабулле
Или солнце Сабелле набеленной.
Мой совет: мину строй всегда суровей,
Чем Приама жена с невесткой старшей.
Не смотри, избегай пиров распутных
И всего, что игривостью нескромной
Во весь рот заставляет нас смеяться.
Лучше к матери ты подсядь печальной,
Развлекайся трагической лишь Музой.
А послушаешь нашего совета,
Так поплачь, коль умна, поплачь, красотка.
Ванну зачем ты грязнишь, Зоил, свой зад подмывая?
Чтоб еще хуже ее выпачкать, голову сунь.
То, о чем ночью и днем ты, пустомеля, кричишь?
Шерсть для тоги твоей в лаконском Галезе промыта
Или с отборных овец пармского стада снята;
Первым удары рогов бешеных в цирке быков:
Ты получаешь плащи Агеноровы с родины Кадма,
А багряницу мою за три гроша не продать.
Ножки ливийских столов у тебя из кости индийской,
Под непомерных барвен у тебя золоченые блюда,
А у меня-то под цвет плошки краснеется рак.
Челядь могла бы твоя с илионским поспорить миньоном,
Мне же Ганимедом моим служит моя же рука.
Не уделив, говоришь:
Раб ли куплен мной, иль с начесом тога,
Серебра ль три-четыре фунта, скажем,