— Нет, все не так страшно, — ответил он с мягкой улыбкой, — я бы сказал, что это следствие нескольких вещей… Элл задохнулась, но доктор поспешил ее успокоить:
— Ничего серьезного, просто некоторая застенчивость и нервное возбуждение. Проще говоря, ваша дочь очень переживает начало школьных занятий.
— Но она сказала, что все были добры к ней. Она никогда не лжет…
— Я не думаю, что она солгала. И считаю, что ничего страшного не произошло… Просто нервы… Напоите ее теплым молоком с печеньем, дайте понять, что всем известно чувство страха и что нельзя ему поддаваться. Я уже поговорил с ней, но думаю, что у вас это получится лучше.
Элл поблагодарила доктора и взяла в холле свою сумочку. Хотя обычно она посылала счета доктора в компанию, где их оплачивали, на этот раз она не хотела, чтобы о болезни Ники узнал X. Д. Он и так уже достаточно наслышан о проблемах со школой.
— Сколько я вам должна, доктор? — спросила она.
— Ничего на этот раз.
— Но…
— Прошу вас. — Доктор жестом показал, чтобы она убрала сумочку.
— Вы слишком добры.
Отмахнувшись от благодарностей, он открыл дверь, потом остановился, на лице его отразилась борьба, было заметно, что ему нелегко это произнести:
— Я рад, что Ники пошла в школу, миссис Сандеман. Ей понадобится больше времени, чем остальным, чтобы привыкнуть. И ни в коем случае не сдавайтесь. Все будет хорошо, я уверен.
Элл была тронута. Неудивительно, что доктор знал о них все — ведь он даже принимал у нее роды. Он никогда не давал ей понять, что сочувствует ей, но и не пускался в рассуждения о морали, намекая на двусмысленность ее положения.
— Еще раз спасибо, доктор, — сказала Элл вслед доктору. Потом поднялась в спальню дочери. Комната была светлой и солнечной, с бело-розовыми обоями и белой в цветочках мебелью. Бледная Ники сидела на постели, укрытая одеялом, положив под спину две подушки. Она с испугом посмотрела на мать.
— Прости меня, мама, — произнесла она, — я не хотела тебя расстраивать.
— Ты меня совсем не расстраиваешь. — Элл обняла дочь. — Я рада, что с тобой все в порядке.
— Я завтра пойду в школу, — сказала Ники, — доктор Бойнтон говорит, что я должна туда ходить. Я обязательно пойду.
Понимая теперь, что в школе совсем не все в порядке и что дети, вероятно, сторонятся Ники, наученные своими родителями, Элл почувствовала, как у нее больно сжалось сердце. После всех своих обещаний она не смогла дать дочери нормальную семью, которая защитила бы ее от унижений. У Ники был уютный дом, красивая одежда, вкусная еда, вот и все, в чем она преуспела по сравнению со своей матерью. Но главным — чувством уверенности, что она такая же, как все, ничуть не хуже остальных, Ники была обделена так же, как она сама.
На следующее утро Элл отвезла Ники в школу.
— Не забывай, что говорил доктор Бойнтон, дорогая, — сказала Элл. — Вполне естественно, что ты сейчас волнуешься. Но как только привыкнешь к школе и заведешь друзей, эти боли в животе у тебя исчезнут.
Ники кивнула, соглашаясь с мамой, но, когда поцеловала ее перед тем как уйти, было заметно, что ей смертельно не хочется входить в школу.
Она протянула мисс Джун записку доктора, объясняющую ее вчерашнее отсутствие.
— Мне жаль, что ты плохо себя чувствовала, — с искренним сожалением сказала учительница, — надеюсь, сегодня тебе лучше.
Смешок одной из девочек тут же охотно был подхвачен остальными.
— Довольно! — резко прикрикнула мисс Джун. — Слышишь, Тамми? Прекрати, или мне придется вызвать в школу твоих родителей.
Тамми непокорно вздернула голову.
— Но моя мама сказала, что Ники не знает, кто ее отец потому, что его просто нет. Нет настоящего отца, какой есть. у меня.
Ники опять почувствовала резкую боль в желудке. Она ненавидела школу. Она бы убежала домой, если б не дала обещание маме и доктору.
В слепом отчаянии отдала салют флагу и, запинаясь, спела гимн. Но позже, когда все начали играть, случилось чудо. К Ники подошла Кейт и протянула ей руку.
— Я выбираю Ники, — сказала она громко и ясно, чтобы каждый мог услышать, — и я хочу играть с Ники.
Ники остолбенело смотрела на нее. Она была бы счастлива быть выбранной любым из детей, но быть выбранной Кейт, которая выглядела как ангел, и смех которой звучал как музыка, было настоящим чудом. Как послушный щенок, она поплелась за Кейт, радостно повинуясь всем ее словам, стараясь угодить, благодарная за внимание.
Потом, когда стало ясно, что Кейт не передумает, Ники спросила, почему она стала играть с ней, когда никто этого не хотел.
Кейт важно взглянула в лазурные глаза Ники.
— Я скажу тебе правду. Я выбрала тебя потому, что мне сказал папа о твоих болях в желудке; Он сказал, что тебе нужен друг.
Ники сначала не могла ничего понять, пока Кейт не объяснила ей, что ее фамилия Бойнтон — доктор, лечивший Ники, был ее отцом. Ники нахмурилась, она была разочарована. Ей совсем не хотелось, чтобы с ней дружили только потому, что им было приказано. Но Кейт вдруг добавила:
— Но я рада, что сделала это. Ты мне нравишься, Ники. Поэтому я сказала тебе правду. Потому что, если мы собираемся стать друзьями навек, мы должны всегда говорить друг другу правду. Согласна?
Ники охотно согласилась. Друзья навек? А в школе, оказывается, совсем не плохо!
Возвратясь домой, Ники сразу побежала на кухню, чтобы найти маму и рассказать о своем новом друге. Она нашла ее у раковины, где Элл стирала белье, и встала рядом, ожидая вопроса о школе. Но мама, казалось, не заметила ее, поглощенная стиркой, она напевала грустную французскую песенку, как делала всегда, когда была опечалена или расстроена. Ники не стала хвастаться своими успехами.
— Что случилось, мама? — спросила она.
— Ничего, моя крошка, — ответила Элл с отсутствующим видом, — ничего не случилось.
Но по ее голосу Ники поняла, что это не так. Она огляделась вокруг, как бы ища причину. На столе возле чашки с недопитым кофе и пепельницы, полной сигаретных окурков, Ники увидела газету, раскрытую посередине. Подойдя к столу, она взглянула на нее.
В центре была фотография: мистер Хайленд в модном черном костюме рядом с какой-то леди в очень красивом платье. «Вот и причина, — подумала Ники, — наверное, маме хотелось пойти на этот бал». Ники было очень жаль маму, и она отдала бы все, чтобы та больше не грустила.
Кейт Бойнтон стала частой гостьей в коттедже на окраине города, а Ники, в свою очередь, приветливо принимали в одноэтажном доме-ранчо. Ники раньше никогда не бывала ни в одном доме, кроме своего собственного, и сразу же восхитилась тем, что увидела у Бойнтонов. В доме всегда было шумно, полно людей, которые приходили и уходили. За домом находились бассейн и гимнастический зал, которым часто пользовались Кейт и три ее брата. Огромная просторная кухня отличалась от их крошечной, там всегда было полно разнообразных вещей, которые были запрещены дома. Например, содовая шипучка («слишком сладкая», — говорила Элл), или жевательная резинка, которую можно было надувать («слишком вредно для зубов»), или орехи в сахаре («тяжело для желудка»). Ники каждый раз блаженно вздыхала, когда ела или пила запрещенное, испытывая уколы совести, что предпочитает их прекрасно приготовленным питательным маминым блюдам.
Ники нравилось, что члены семьи Бойнтонов могли небрежно разговаривать друг с другом, даже ругаться, хотя было , видно, что они друг друга любят. Но они совсем не были «дикарями», как называла Элл детей городка. И если миссис Бойнтон спокойно говорила: «Следите за манерами, дети», крик и споры прекращались, и даже старший брат Кейт, Джеймс, которому было уже пятнадцать, слушался мать.
Как ни странно казалось это Ники, но Кейт с таким же восторгом относилась к коттеджу Сандеман. Ей
