глазах. – Ты правда так думаешь?
Бен кивнул:
– Я думаю, что она любила тебя, как только могла, Стиви. Возможно, она и не была такой матерью, какая тебе требовалась, но если ты сможешь простить ее теперь, тогда, может, сумеешь простить и себя тоже.
Стиви глубже зарылась в укрытие, которое давали ей руки Бена. Они оставались там, в тенистом уединении сада, долгое время. А когда холодок сказал им, что солнце садится, Бен отвел Стиви в ее комнату, уложил в постель и дал чашку чая с травами.
Он просидел рядом с ней все долгие часы ночи, держал за руку, когда она плакала, бормотал слова утешения, заботился о ней, как делал это и раньше. И когда у нее все слезы были выплаканы, Бен все сидел с ней рядом, как это и было до сих пор с того самого дня, как они встретились.
Когда робкий, неверный свет зари просочился через окна, Стиви лежала без сна, уставшая до изнеможения и в то же время удивительным образом окрепшая от силы заботы Бена.
Она коснулась его лица, расслабившегося во сне, кончиками пальцев проведя по аристократическим чертам, которые стали ей едва ли не такими же знакомыми, как и ее собственные. Темные глаза Бена резко открылись от удивления, а затем растаяли от любви при виде Стиви, ее взъерошенных светлых волос, обрамленных золотым нимбом солнечного света. Он поцеловал высохшие слезы, которые остались на ее щеках. Ее руки обняли его за шею, притянули ближе к себе. Ее рот нашел его губы в сладком, долгом поцелуе.
– Я люблю тебя, Стиви, – прошептал он, – с того первого…
«Я люблю тебя…» Слова казались естественными и самыми верными, как и любовь, которая расцвела в то утро нового дня, утверждая жизнь посреди темной тени смерти.
Если прежде Стиви искала облегчения от горя и боли в магических эликсирах забвения, то теперь им на смену пришла работа – упорная, требовательная, все поглощающая работа. И рядом был Бен, жизненно необходимый партнер в этой работе. До сих пор они брели по жизни вместе, ведя друг друга из темноты к свету. Он был ее другом и наставником, а с недавних нор еще любовником и отцом, которого она никогда не знала.
Пресс-конференция вызвала волну репортажей и статей; некоторые были хвалебными, другие скептическими. В одной ее даже изображали святой покровительницей падших женщин, намекая, что она годится для этой роли, поскольку сама Побывала в свое время в их положении.
Публикации, в свою очередь, вызвали целую лавину писем, некоторые были от групп защиты женщин, возникавших по всей стране, а большинство от наркоманов, алкоголиков и их семей. На каждое из первых пятидесяти мест в Оазисе претендовало по дюжине заявлений. Столкнувшись с такой острой нехваткой мест, Стиви наняла экономиста, чтобы тот хлопотал о получении пожертвований и вкладов больших корпораций, в надежде когда-нибудь расширить это место, оказавшееся с первого же дня слишком маленьким.
Через две недели после того, как она приняла свою первую группу, у Стиви рано утром зазвонил телефон. Голос на другом конце провода принадлежал Самсону, и он пробудил в ней воспоминания о прошлом, которое казалось ей теперь странным и сюрреалистическим.
– Я читаю про тебя все, – сообщил он. – Вот уж никогда бы не подумал, что Милая Стиви Найт превратится в спасительницу заблудших душ. Поздравляю – или выражаю соболезнование, – что тебе больше нравится…
Хотя его манера говорить выглядела легкой и непринужденной, голос показался Стиви усталым и напряженным.
– Почему бы тебе не приехать к нам в гости, – предложила она. – Тут очень красиво, Самсон… Ты сможешь отдохнуть и…
– Ты приглашаешь меня на лечение, Милая Стиви? А я-то думал, что твои двери открыты только для женщин.
– Приезжай как добрый друг, – настаивала она, желая, чтобы Самсон нашел здесь то, что нашла она для себя, чего не в состоянии была дать Ирэн, – силу против соблазна. – Я хочу тебе показать, что мы делаем в Оазисе. Просто дай себе шанс, Самсон. Дай себе шанс.
– Может, и приеду, – произнес он со вздохом. – Может, когда-нибудь и приеду. Но ты знаешь… так много мест, куда нужно съездить, столько людей повидать…
Самсон не приехал, но вместо этого прислал с аэропочтой посылку. В ней оказался маленький портрет, забавно старомодный и написанный по памяти; на нем была изображена красивая молодая женщина с печальными, беспокойными глазами, облаченная в классические одеяния римских богинь, замахнувшаяся мечом на демоническую фигуру, лицо которой носило поразительное сходство с его собственным лицом. Как странно, подумала она. Неужели Самсон действительно воображает себя Князем Тьмы и никем иным? И неужели видит в ней нечто вроде Немезиды, в то время как ей хотелось бы стать его другом, настоящим другом?
Печальная и горькая история с Ирэн подтолкнула ее; Стиви села и написала длинное письмо Самсону. Не получив возможности сделать это в письме к матери, тут она объяснила, что было хорошего в их отношениях. Вспоминая того напуганного мальчика, которого показал он ей однажды, она протягивала ему руку, подчеркивая, что ему достаточно будет только позвонить, и она тут же приедет. Подписав письмо словами «с любовью», она отправила его, надеясь, что рано или поздно Самсон примет ее предложение.
Ощущая поддержку Бена, она отдавала себя тем, кто был готов получить помощь. И все последовавшие годы она часто находила в себе сходство с той мифической фигурой на картине Самсона, что боролась, изгоняя демонов, державших ее «путниц» в заложниках, пожиравших их жизни – а зачастую и жизни тех, кто был к ним близок.
Оазис не выдвигал никаких претензий или философских догматов, и все же, как и Анонимные алкоголики – общество, основанное самими людьми в отчаянной жажде помощи, – он работал.
Тем не менее при всех успехах Стиви никогда не позволяла себе успокаиваться. Ее приверженность своей работе все возрастала и возрастала, она ясно понимала, что никогда не перестанет учиться, что будет всматриваться в уроки жизни до конца своих дней.
