когда считался шикарным, а затем постепенно приходил во все больший упадок. Недвижимость здесь резко подешевела, и Ли приобрел, за какие-то гроши, приличный домик вместе с тридцатью акрами участка, расположившегося на склоне горы. Из дома открывался вид на озеро длиной в шесть миль. Он пристроил маленький гараж к дому, чтобы ставить там джип, способный доставить туда хозяина в любую погоду.
Хотя особняк Ли из бурого камня в Сентрал-Парк-Уэст был гораздо более комфортабельным, он считал своим домом именно эту берлогу, потому что чувствовал себя здесь в безопасности от вторжения «красивых людей» и мог без помех наслаждаться своим одиночеством, бегать и бродить по «тропе здоровья», занимаясь физическими упражнениями и не опасаясь, что ему помешают, разве что он натолкнется на енота либо заблудившегося оленя.
Было три часа утра, когда принадлежавший компании лимузин свернул на длинную извивающуюся дорогу, которая была загорожена от посторонних глаз стройными соснами и старинными дубами. Ли отпустил водителя и потащил Стиви, которая едва шевелилась, на невысокое крыльцо из каменных ступеней. Нашарив ключ, он открыл дверь. Оказавшись внутри, он ткнул в кнопки электронной панели, которая включала отопление и освещала главные комнаты.
Он отнес Стиви в комнату для гостей, отделанную панелями из старой, шероховатой сосны, и осторожно положил на кровать. Он подумал о том, что ее следовало бы одеть в пижаму, но не мог заставить себя дотронуться до ее голого тела – даже после того что видел, как с ее телом обращались, будто у нее не было ни души, ни собственной воли. И он просто снял с нее туфли и чулки и уложил под теплое пуховое одеяло, так и не сняв с нее свое пальто.
После этого, словно бы спохватившись, он отправился в примыкавшую к комнате ванную, намочил полотенце и вернулся с ним, чтобы стереть косметику с ее кожи. Появившееся из-под красок лицо было поразительно ранимым и свежим, что резко контрастировало с тем, свидетелем чего ему довелось стать. Почти бессознательно он прикоснулся к ее лицу пальцами, нежно, словно желая девушке спокойной ночи, а потом погасил свет и отправился к себе в комнату.
Лежа в своей массивной дубовой кровати в окружении простой, раннеамериканской мебели, которую он постепенно приобретал на сельских аукционах, Ли никак не мог заснуть, хоть и чувствовал себя ужасно усталым. Он остро ощущал присутствие в доме постороннего, выбивающее из равновесия, смущающее присутствие. Он практически похитил девушку, небеса свидетели, что она была не в том виде, чтобы давать согласие. А если она проснется и станет кричать, что ее изнасиловали или изувечили? Или окажется такой же ненормальной, как и остальная публика в Забегаловке? Может, ему все-таки следовало оставить ее там, но всерьез он так не думал. Если бы он бросил ее там, значит, он сдался бы, а Ли Стоун не привык сдаваться и отворачиваться, если видел что-нибудь нехорошее.
Во многих отношениях Ли чувствовал себя старомодным человеком. Он был патриотом, хотя и видел необходимость перемен. Он выступал за гражданские права, даже участвовал в маршах протеста, однако отказывался осквернять флаг страны или сжигать призывное свидетельство. Он не терпел нытья и жалости к себе и верил, что мужчина должен отвечать за то, как складывается у него судьба с тех пор, как достиг возраста, когда способен соображать самостоятельно.
Ли вырос в привилегированной среде, хотя большой властью его семья не обладала. Он учился в Эндовере, потому что в той же школе учился в свое время и его отец – и это было последнее, в чем он пошел по стопам отца.
Шерман Стоун был обаятельным мужчиной, сомнений в этом не возникало, и мальчиком Ли всегда восхищался его сердечным смехом и простотой в обращении с людьми. И все-таки даже тогда он инстинктивно чувствовал, что его мать какая-то другая, в ней было нечто, что впоследствии он определил как воспитание и настоящую породу.
Став старше, он понял, что их маленькая семья держалась на спокойной силе Ребекки, тогда как его отец хватался сначала за одно дело, затем за другое, добивался каких-то мелких успехов, а слишком часто терпел неудачи – изрядно спекулируя родословной жены и ее связями в обществе, когда пытался сшибить бабки у фортуны.
Его родители ссорились редко, поскольку Ребекка Гаррисон считала семейные скандалы прерогативой низких сословий. Однако однажды, когда ему было двенадцать лет, Ли услышал, как она гневно повысила голос. Это произошло после того, как она узнала, что Шерман пытался вложить капитал еще в какое-то дело, взяв ссуду у ее брата. Шерман сперва уговаривал ее и льстил, а затем набросился с гневными обвинениями, утверждая, что она намеренно устраивает ему саботаж, не давая возможности добиться успеха, которого он давно заслужил.
Она ответила ему с холодным презрением, которого Ли прежде никогда от нее не слышал:
– А ты можешь честно гарантировать мне, что станешь соблюдать свои обязательства перед моим братом, невзирая на исход дела? Я так не думаю… Так что лучше бы тебе посоветоваться со своей совестью, как я постоянно советуюсь со своей. Тогда, возможно, ты увидишь, кто и что мешает успеху в делах, которого ты так жаждешь. Семейство Гаррисонов унаследовало свое богатство от пиратов и разбойников, но я горжусь тем, что никто из них не маскировался под честного бизнесмена. Прояви немного независимости, Шерман, и ты получишь мою поддержку, а также сможешь пользоваться связями моего семейства. А если покажешь мне свой слабый характер, то лучшее, что я смогу тебе предложить, это нейтралитет, и в этом случае я не допущу тебя до своих родственников.
Тогда Ли понял, что все дело было в Шермане, в том, как он занимался делами, хотя лишь несколько лет спустя у него в голове созрело обвинение, которое эмоционально отделило его от отца.
Тогда он приехал из школы на рождественские каникулы. Он и его товарищ, с которым он делил в школе комнату, Роб Петерсен, пошли на дневной сеанс в кино – это был «Кот Баллу», он как сейчас помнит, а потом они отправились на окраину города к «Манеро», чтобы съесть там мяса и печеной картошки. И вот там он заметил в углу знакомое лицо. Это был Шерман, увлеченный беседой с молодой женщиной. Возможно, это какая-нибудь деловая встреча, сказал себе сначала Ли, не желая верить своим глазам. И все же это был не тот ресторан, где обычно бывал Шерман, а когда Ли увидел, как он наклонился и что-то прошептал девушке на ухо, дотронулся до ее руки таким манером, который был далеко не просто дружеским, то он понял, что его отец «гуляет». Чувствуя, как ему стало нехорошо под ложечкой, он поднялся, сжал кулаки и подошел к столику Шермана.
– Привет, отец, – сказал он.
Шерман заметно побледнел. Глаза его предательски забегали, но потом он овладел собой и ответил в своей обычной, простой манере:
– Привет, Ли. Что ты тут делаешь?
– Пришел на ланч с Робом. А ты что тут делаешь?
– Тоже пришел на ланч, – объяснил Шерман, усмехнувшись. – Скорее всего, ты не знаком с Мерилин
