случаях, когда к нему в руки попадала старинная книга. Схватив ее, он старался даже затаить дыхание, чтобы ненароком не повредить переплет. Человека, небрежно обращающегося с книгой, способного запросто замусолить станицу или загнуть в ней уголок, он мог во всеуслышание объявить преступником и своим главным врагом. «Я различаю людей не по национальности, а по их отношению к книге», — часто вслух повторял Клаус, а приметив недоуменный косой взгляд какого-либо завзятого фашиста, готового обвинить его в аполитичности и в недооценке расовой теории, поспешно добавлял с такой искренностью, в которой невозможно было бы сомневаться: «Слава господу, что наш фюрер обожает книги. Я слышал, что он дорожит своей библиотекой как святыней. Даже близким друзьям он не разрешает притрагиваться к своим самым любимым книгам». Этого было вполне достаточно, чтобы посетитель переставал коситься на букиниста, а заодно и слюнявить пальцы, перед тем, как перевернуть очередную страницу.
При всей своей замкнутости Отто был буквально начинен всевозможной информацией о жизни в самой Германии и за ее пределами. Это казалось тем более поразительным, что в газетном киоске он регулярно покупал всего лишь одну газету — «Фолькишер беобахтер» и подчеркнуто гордился тем, что в других источниках информации не нуждается.
— Правда только здесь, — тыкал он длинным сухим пальцем в газету, — все остальное — лжеинформация.
И с торжествующим видом оглядывал посетителей лавки живыми любознательными глазами, которые, казалось, принадлежали не ему, а какому-то юноше и резко контрастировали с изборожденным морщинами лицом. Мгновения было достаточно ему для того, чтобы по лицам находившихся в лавке людей определить, как они реагируют на его фразу.
Отто никогда ни о чем не расспрашивал Ярославу — ни о времени приезда в Германию, ни о том, какие вопросы ее интересуют, ни о планах на будущее. Он предпочитал отвечать на вопросы сам. Лишь однажды вечером, закрыв лавку и как-то особенно пристально взглянув на Ярославу, листавшую альбом Козимо Туры, Отто спросил:
— Я часто думаю: почему именно вы? Почему они выбрали именно вас?
Ярослава насторожилась.
— Нет-нет, я больше ни о чем не спрошу и не требую от вас ответа, — поспешил успокоить ее Отто. — Просто они могли бы выбрать девушку и не такой редкостной и неповторимой красоты, как вы. Таких надо беречь, как берегут ученых или поэтов. Красота — это тоже национальное достояние.
И, не дав ей что-либо возразить, заговорил совсем о другом:
— Вот вы смотрите картины Козимо Туры. И сразу можно заметить, что они вам не по душе. Мне тоже. Они напоминают сегодняшний день Германии. Обратите внимание — металлическое небо. А какой страшный пейзаж! Вы поверите, что здесь могут жить люди? Нет, здесь место только драконам либо существам с иных планет. Смотрите, восходит кровавое солнце на мертвом небе. А образы святых? Им чужда человеческая теплота, в них лишь трагизм и жертвенность. Все искажено страданием. От красоты женщин веет жгучим холодом и бессердечием. Разве поверишь, что он был мастером эпохи Возрождения?
«Милый, чудный Отто, — с благодарностью подумала Ярослава. — Как он умеет помочь расслабиться, хоть чуточку снять напряжение…»
— Но я больше ни слова не скажу вам о старых итальянских мастерах. Иначе вы меня не остановите. — Что-то похожее на тень улыбки скользнуло по его лицу. Этого было достаточно, чтобы оно помолодело. Ярослава почему-то подумала в этот момент, как уродует улыбка и без того отталкивающее лицо Гитлера. — Хочу дать вам совет: будьте всегда непроницаемой, даже когда смотрите картины. Не позволяйте другим читать у вас на лице то, о чем вы думаете. — Он помолчал. — А теперь позвольте задать вам необычный вопрос. Не обидитесь?
— Смотря какой… — Ярослава все еще не понимала, к чему клонит Отто.
— Вы хорошо знакомы с книгами моей лавчонки. Взгляните же повнимательнее на полки и скажите, какие изменения вы обнаружите на них.
— Попробую, — оживилась Ярослава, увлеченная необычным заданием.
Она подошла к полкам вплотную и начала медленно двигаться вдоль них, пробегая глазами по корешкам, чтобы прочитать названия книг. Остро запахло книжной пылью, старой бумагой, сухими досками. Интригующе и загадочно улыбаясь, Отто с интересом следил за ней, мысленно радуясь, что ее попытки разгадать загадку все еще остаются безрезультатными.
Ярослава достигла конца одного стеллажа и перешла к другому, недоуменно взглянув на Отто, будто ожидала от него подсказки, но тот, восседая в старом кожаном кресле, хранил молчание.
— По-моему, все осталось по-прежнему, — всплеснув руками, обернулась к нему Ярослава. — Все тот же Ганс Гримм. Его двухтомник «Народ без пространства», тот же Эдвин Эрих Двингер — роман «Между белыми и красными»…
— Верно, все верно. Кстати, Двингера рекомендую почитать. В первую мировую войну он попал в русский плен, жил в Сибири, вместе с армией Колчака прошел от Урала до границы с Китаем. Верноподданный до мозга костей. Гитлер в Испанию — и Двингер в Испанию. Читали его «Испанские силуэты»? Гитлер нападает на Польшу — Двингер с блокнотом мчится вслед за ним. Недавно вышла его книга «Смерть в Польше», Прочтите, и вы увидите, какие перья нужны нашему рейху. Абсолютно бездарен как писатель, но умело комментирует пропагандистские прописи Геббельса. Этого у нас достаточно, чтобы стать великим писателем. Впрочем, я снова отвлекаюсь. Итак, на полках все осталось по-старому?
— Наверное, у меня не очень-то цепкая память, — смутилась Ярослава.
— Вы стали столь редко бывать у меня, это не удивительно, — смягчил ситуацию Отто. — А что касается отгадки, то вот она, извольте: даже если вы переберете все книги, стоящие на полках, и те, что ждут своей очереди в запаснике, клянусь честью, вы не обнаружите ни одной о Наполеоне.
— О Наполеоне?
— Да, именно о Наполеоне. Я много лет торгую книгами, но никогда прежде интерес к таким книгам в Германии не был столь велик, как сейчас. Вам это ни о чем не говорит?
— Вероятно, немецкие историки ищут у Наполеона черты, схожие с Гитлером, чтобы еще более утвердить его культ?
— Пожалуй. Но я глубоко убежден, что главное в другом.
— В чем же?
— А в том, что вопрос о нападении Гитлера на Советский Союз можно считать предрешенным. Отсюда — паломничество к Наполеону, стремление получить у него совет, как избежать трагического финала кампании восемьсот двенадцатого года. У меня было семь экземпляров мемуаров Армана де Коленкура «Поход Наполеона в Россию» — сейчас остался лишь единственный, который я сохранил для себя. Велик спрос на любую брошюру о Советском Союзе, лишь бы она была познавательна. Меня буквально забросали просьбами о том, чтобы я пополнил свои фонды картами России и схемами ее дорог. Поверьте, это не любознательность туристов. Готовится новый крестовый поход. Теперь им осталось лишь выбрать день и час. В былые времена перед тем, как выступить в поход, спрашивали совета у придворного астролога. Тот и выбирал день, в который расположение созвездий было наиболее благоприятным. А сейчас у нас главный астролог — сам Гитлер. У него маниакальная страсть все крупные дела начинать по воскресеньям. И, как шакал, он любит нападать исподтишка.
— Неужели он все-таки осмелится? — спросила Ярослава. — Несмотря на пакт?
— Остановить его может только ваша страна. Но не листком бумаги. Скажите, каким пактом можно образумить тигра? — Отто взял с полки брошюру. — Вот послушайте. Это они кричали десятого мая тридцать третьего года в Берлине на Опернплац. Вопили, швыряя книги в костер:
«Против классовой борьбы и материализма! За народную общность и идеалистический образ жизни! Я предаю огню сочинения Маркса и Каутского!
Против декаданса и морального разложения! За строгость и нравственность в семье и государстве! Я предаю огню книги Генриха Манна, Эрнста Глезера и Эриха Кестнера!
Против разрушающей душу переоценки низменных влечений! За благородство человеческой души! Я предаю огню сочинения Зигмунда Фрейда!
Против искажения нашей истории и принижения ее великих героев! За благоговейное отношение к нашему прошлому! Я предаю огню сочинения Эмиля Людвига и Вернера Хегемана!
Против литературного предательства по отношению к солдатам мировой войны! За воспитание народа
