19
В дневнике у меня сохранилась запись:
«От каждой пограничной ночи веет тревогой, и каждый наряд, вернувшийся на заставу, словно хранит в себе частицу этой тревоги. Здесь не покидает меня чувство того, что я живу в маленьком дружном гарнизоне, который не знает покоя, как не знали его фронтовики. И потому во мне словно просыпается моя юность — беспокойная, трудная, но светлая».
После памятной ночи, когда я получил пограничное крещение, на заставе почти ничего не изменилось: уходили и возвращались наряды, пограничники собирались на политические занятия, со стрельбища неслись гулкие автоматные очереди.
Сильно изменился Нагорный. Обычное спокойствие и выдержка порой покидали его. Скупые вести, приходившие из города, куда отправили его дочку, были безотрадными: Светланке становилось все хуже и хуже. И волнение Нагорного передавалось всем. Увидев своего командира, пограничники стихали. Мария Петровна уехала в больницу к внучке. Перед этим она часто ходила по комнате то с платьицем, то с ленточкой Светланки, тихо шептала что-то и вздыхала.
Как-то я прогуливался в березовой роще неподалеку от заставы. Лишь кое-где на березках удержались неживые поблекшие листья. Еще совсем недавно березы кружились веселым зеленым хороводом. А сейчас здесь было пустынно, как-то слишком просторно, и одиночество давало знать о себе с еще большей силой. Но березки все же не унывали. Они с мудрым спокойствием ждали прихода ненастья.
Был один из тех дней поздней осени, когда уже нет настоящего тепла, когда на всем вокруг лежит отпечаток тихой спокойной грусти и когда как-то особенно ясно работает человеческая мысль.
Не помню, долго ли я пробыл здесь. Помню только, что совсем поблизости от меня послышались голоса. Мне не трудно определить, кому они принадлежали.
— Смотрите, ромашка, — удивленно проговорила Валя, приседая к земле.
— Скоро замерзнет, — глухо отозвался Нагорный.
— Выживет, она сильная, — возразила Валя и, помолчав, спросила: — Как со Светланкой, Аркадий Сергеевич?
— Спасибо. Лучше. Теперь лучше, — с какой-то особенной теплотой в голосе сказал он.
Я думал о том, как бы мне незаметнее уйти отсюда. Но понял, что сделать это почти невозможно. Стоит мне сдвинуться с места, как зашелестят сухие листья, и острый слух Нагорного уловит даже едва различимые звуки.
Так я сделался невольным свидетелем их разговора. Собственно, разговора-то почти и не было. Они стояли близко друг возле друга, но никто из них, видимо, не решался заговорить первым.
— От вас молоком пахнет, — вдруг сказал Нагорный. — Парным.
— Ой, вам неприятно?
— Нет, хорошо. Детство вспоминается. И раннее утро…
Валя испуганно заглянула в его глаза. Мне показалось, что она непременно поцелует их, сначала один, потом другой.
Но этого не произошло. Валя отшатнулась от Нагорного и неуверенно отступила назад. Что-то беспомощное появилось сейчас в ее облике.
— Вы… о ней думаете, — еле слышно сказала Валя. И мне стало страшно от этих слов.
И она, не взглянув на Нагорного, побежала прочь. Между стволами берез замелькало ее зеленое осеннее пальто. На бегу она зацепилась ногой за пенек, со всего размаху упала, быстро и стыдливо поднялась, помчалась еще быстрее и скрылась из виду.
Нагорный медленно зашагал в том же направлении. Он шел с опущенной головой и, наверное, видел едва приметные следы, которые оставили на осенней листве быстрые Валины ноги.
На следующий день Нагорный попросил у начальника отряда отпуск и поехал в город, чтобы быть рядом с больной Светланкой.
Я заскучал и через неделю приехал к нему в больницу. Он встретил меня радостной улыбкой.
— Ей лучше? — нетерпеливо спросил я.
Ничего не ответив, Нагорный провел меня в больничный садик. Там у тихих задумчивых деревьев собралось несколько девочек и мальчиков дошкольного возраста. Впереди стояла Светланка в меховом пальтишке и остроконечной теплой шапочке. По всему было видно, что ребятишки играют в какую-то увлекательную для них игру, а Светланка выполняет роль командира.
— Пограничный наряд. Предъявите документы! — услышал я ее звонкий голосок.
Кое-кто из ребятишек, наверное, не совсем хорошо понимал, что такое документы. Но все они подтянулись, с лукавых чумазых мордашек исчезли смешинки. Еще бы, как бы говорили они, Светланка знает, она ведь с границы приехала!
Неожиданно Светланка нахмурилась и посмотрела на белобрысого бледного мальчугана, подбежавшего к ним.
— А ты? — грозно спросила она. — Под видом туриста хочешь через границу пробраться?
— Не-е-е, — протянул мальчуган, не зная, видимо, как доказать, что он и в голове не держал такого намерения.
— Не разговаривать! — сурово потребовала Светланка и громко скомандовала: — Доставить задержанного на заставу!
— Да у него мать доярка. В поселке живет. Медаль получила. И в Кремль ездила, — вдруг раздался чей-то голос.
Я оглянулся. Это говорила медицинская сестра. Она, конечно, понимала, что ребятишки играют, но хотела, чтобы все было по-настоящему или, как говорят малыши, «взаправду».
На лице Светланки появилась сияющая улыбка.
— В Кремль? — восхищенно переспросила она и тут же приняла решение: — Значит, свой. Проходи без пропуска!
— Да ты настоящий пограничник! — весело сказал я, подходя к ней. — И уже совсем-совсем выздоровела.
— Совсем-совсем! — счастливо повторила мои слова Светланка и радостно зажмурила глаза. — А приедет мама, мы соберемся и покатим в Москву. И я тоже в Кремль пойду. А потом опять вернемся на заставу.
Вечером я отправился в госпиталь, чтобы навестить Костю Уварова. Нагорный уже успел побывать у него. Костя встретил меня как старого знакомого.
— Ну, как твое здоровье? — спросил я его.
— Ничего, я живучий, — весело улыбнулся Костя.
Я сказал, что скоро собираюсь уезжать.
— Жалко, — искренне проговорил он. — Так мы и не порыбачили как следует. Теперь, как лед установится, буду лунки прорубать и на мормышку ловить. Зимний лов интересней летнего.
— Зачем же ты больной на поиск отправился тогда? — поинтересовался я. — Видишь, к чему это привело.
— Верно. Толку не вышло, — с досадой произнес Костя. — Невезучий я. Да и вообще…
— Что «вообще»? — вырвалось у меня.
Костя помолчал немного, а потом стал говорить. Чувствовалось, что нелегко ему высказать свои мысли.
— Вы знаете, я даже рад, что меня ранило.
Я с удивлением посмотрел на Уварова. Он перехватил мой взгляд, понял меня.
— Вы не удивляйтесь. Радости, конечно, в этом мало. Но… Полежал я тут и со стороны посмотрел на
