простор, и поэтому щель казалась нескончаемой. Когда мы наконец поднялись наверх, стало легче дышать.
Горы просыпались. Из далекого теперь села доносился приглушенный крик петухов. Они, наверное, старались пораньше поднять на ноги всех людей. Не хотели молчать и ручьи, через которые мы переезжали. Ручьи спешили породниться с рекой и встречали нас звонким шумом. Вода в них была голубой, как новорожденное небо. Цепкие ветви темно-зеленых урючин шуршали о наши плащи. День обещал быть солнечным и безветренным.
Накануне моего отъезда Туманский поставил мне задачу. Инструктаж его, как всегда, был предельно лаконичен. Грач по поводу такой лаконичности как-то заметил:
— Туманский напоминает мне одного редактора, который не переносил длиннот. Он беспощадно «выжимал» воду и спокойно говорил автору: «Не надо разжевывать. Читатель не дурак. Нужно рассчитывать на умного читателя».
Видимо, Туманский свои взаимоотношения со мной и с Ромкой решил построить на таком же принципе. Он не стал разжевывать, что и как я должен делать у геологов.
— Лейтенант Костров, — сказал он, — дружина называется добровольной. Командовать геологами мы не можем. Найдите общий язык. Организационные вопросы: состав дружины, маршруты, связь с заставой, действия по обстановке. Ясно?
Я оказал, что вопросов нет, но немного погодя, когда Туманский ушел проверять наряды, понял, что мне не так уж все понятно, как казалось вначале. Можно было, конечно, дождаться возвращения Туманского с границы и попросить его растолковать мне задачу более обстоятельно, но я не хотел показать себя беспомощным. Было приятно оттого, что Туманский доверял мне. Ведь мог же он поехать сам, взять меня с собой и учить как несмышленыша. И коль он предоставил мне полную самостоятельность, значит, надеется, что поставленная задача мне по плечу.
Ночью, увидев, что Ромка не спит, я спросил:
— А если бы тебя послали к геологам, с чего бы ты начал?
— Как с чего? — удивился он. — Связался бы по телефону с начальником партии и сказал: организуйте. Надо. Идет геолог в маршрут, заметил что-либо подозрительное — сигнал на заставу. Что и требовалось доказать.
— Чудак ты, — усмехнулся я. — У тебя все как в алгебраической формуле. Люди — не цифры. С ними нужно установить определенные взаимоотношения.
— Кстати, между цифрами тоже устанавливаются определенные взаимоотношения, — заупрямился Ромка. — Но без всякой волокиты. Ты никогда не пытался прикинуть, сколько ценнейшего времени съедают у людей различные условности? Например, вместо того чтобы сказать человеку: «Я тебя люблю», иные романтики напустят туману и полгода угробят на то, чтобы лишь намекнуть на это. А к чему? Они что, думают прожить лет триста? Ведь все равно рано или поздно скажут эти же самые слова, ни черта нового не придумают. А время ушло.
— Ну, это уже другой разговор, — остановил его я. — По-твоему, составил список дружины, призвал к бдительности — и полный порядок? Нет, надо узнать людей, поработать с ними. В маршрутах побывать. Научить разгадывать следы. Метко стрелять. Поговорить с каждым.
— Старо как мир, — заворчал Ромка. — Да сейчас люди знаешь какие пошли? Выросли, а ты им громкую читку. Манную кашку.
— Ну знаешь ли, — рассердился я. — Даже между государственными деятелями нужны личные контакты.
— Вот это — масштаб! — завопил Ромка. — Чрезвычайный и полномочный посол Славка Костров. От имени моего правительства, моего народа и от себя лично…
Так мы с ним ни до чего и не договорились. Конечно, можно было бы поспорить с Ромкой еще, но до моего подъема оставались считанные часы, и я решил, что пора спать.
Лагерь геологов, вопреки моим ожиданиям, оказался небольшим. Старые молчаливые сосны неожиданно расступились перед нами, образовав поляну. Мы остановили коней и осмотрелись. Неподалеку от сосен стояли четыре палатки. Людей возле них не было видно, словно, оборудовав себе жилье, они ушли отсюда, чтобы возвратиться неизвестно когда.
— Нравится? — спросил я Теремца.
Он, как обычно, ответил не сразу. Долго крутил тяжелой массивной головой, приглядывался, принюхивался.
— А чего тут хорошего? — наконец ответил Теремец. — Несерьезное жилье. Мне по душе, когда капитально. Бродячую жизнь не уважаю.
Мы спешились, в поводу подвели лошадей к небольшой деревянной коновязи, расседлали. Невесть откуда подкатилась к нам маленькая, но страшно злющая собачонка. Однако, несмотря на ее истошный лай, никто не выходил нам навстречу.
«Это не то что у нас, — разочарованно подумал я. — А надо, чтобы и здесь была как бы вторая застава».
Теремец отогнал собачонку, а я заглянул в ближайшую палатку. К моей радости, там оказался человек. Он лежал в одежде на походной койке, застланной жестким запыленным одеялом. Услышав мои шаги, человек энергично вскинул голову и посмотрел на меня. Это был молодой парень. Что-то такое светилось в его ярко-синих глазах, и мне подумалось, что люди с таким взглядом непременно должны писать стихи. Был он лохмат, смуглолиц и крутолоб.
— Нарушителей здесь нет, — сказал парень просто и весело. — Или вы, лейтенант, придерживаетесь другого мнения?
Он вскочил с койки, изящным движением застегнул «молнию» на своей коричневой куртке. Когда парень лежал, мне подумалось, что он громоздок и неповоротлив. Но оказалось, что он отлично сложен и, несмотря на свой мощный торс, гибок и подвижен. Пожалуй, любой, самый придирчивый скульптор охотно взял бы его в натурщики. Я поймал себя на мысли о том, что был бы рад, если бы родился с такой внешностью, как он.
Мы познакомились.
— Борис, — назвал он себя. — Выпускник геологоразведочного. Геолог — увлекательнейшая профессия, лейтенант. Пограничникам у нас есть чему поучиться.
— Согласен, — сказал я, заранее радуясь, что знакомство с Борисом завязалось столь просто и непринужденно. — Мы поучимся у вас, а вы — у нас.
— Бесспорно! — воскликнул он, улыбаясь яркими губами. — Но, лейтенант, я голосую за геологов. Иначе и не может быть. Надо любить дело, которому служишь.
Слово «надо» в этой фразе мне не очень понравилось, но стоило ли придираться?
— Сегодня я иждивенец, — будто оправдываясь передо мной, сказал Борис. — Натер ногу. А натура такая — совесть мучает. Все наши ушли в горы. А я вот бездельничаю. Терпеть не могу безделья.
Я подумал, что приехал не очень удачно. Все организационные вопросы мне, разумеется, нужно было решать с начальником партии, а его, как на грех, не оказалось на месте.
Борис, узнав, что я лишь совсем недавно приехал в эти края, забросал меня вопросами. Его интересовало и что нового в городе, и где я учился, и был ли в продаже сборник стихов Вознесенского, и что идет в театрах. Чувствовалось, что он любит город, перемигивания неоновых реклам, шелест тополиных листьев в скверах, веселые перекаты смеха, голубые вспышки в проводах троллейбусных линий.
Я охотно рассказывал ему обо всем, что мне было известно. Мне и самому было очень приятно вспомнить о городе своей юности именно теперь, когда жизнь разлучила меня с ним, когда я очутился вдали от него в этих суровых горах, с которыми еще не успел по-настоящему сдружиться.
— Не будем завидовать горожанам, — сказал Борис. — Все приедается. Нужны контрасты. Хорошее видно на расстоянии. Чтобы оценить город, нужно познать и горы, и болота, и снега. Для старта в большую жизнь необходим трамплин.
Я хотел спросить его, как это он делит жизнь на большую и маленькую, но Борис уже с таким же увлечением заговорил о границе, о военной профессии:
— Когда-то я тоже мечтал о военном училище.. Отец был кадровым военным. Почти полководец. Уверен, что он въехал бы в Берлин на белом коне. Но в сорок первом ему приписали шпионаж в пользу
