тунеядца. Если же он будет шантажировать его, он обратится в милицию. Алик, разумеется, не придал этой угрозе серьезного значения. И вот пожалуйста. Пожаловался. Какое коварство! Какое неблагородство! Пожаловался на родного сына. И куда — в милицию. Да видано ли такое? Слыхано ли такое?
Правда, в ответ на последнее письмо отца он обрушил на него гневный поток телефонных звонков, писем и телеграмм. Он цитировал в них газетные статьи, взывал к его совести и чести. Все напрасно. И вот такое вероломство. «Впрочем, это, конечно, не совсем так», — подумал младший Архипасов. Отец обещал пожаловаться, если Алик не прекратит донимать его. И вот он сдержал угрозу.
Алик не на шутку струхнул. Он растерянно-льстиво улыбался Голубеву и дал честное слово, что «это больше никогда не повторится…». Лейтенант был добр и доверчив и под честное слово с миром отпустил заблудшую душу. «И сосед накапал, — размышлял Алик по дороге домой. — И это невзирая на то, что я по пять раз на дню так почтительно здоровался с ним. Подлец!»
Случайно прочитанное объявление привело Алика в театр. Здесь его без лишних слов зачислили рабочим сцены.
В театре Алику понравилось. У него объявилось множество приятных знакомых. Они называли его «славный мальчик» и дружески похлопывали по плечу.
«Какие культурные люди, эти артисты, — радовался Алик, — говорят друг другу «ты» и устраивают такие прелестные капустники».
Какое-то время все было хорошо, пока в здоровом театральном коллективе не хватились, что Алик постоянно отсутствует именно тогда, когда надо менять реквизит и декорации. Пришлось уйти. Разумеется, по собственному желанию.
«Я допустил просчет, — сетовал Алик после беседы с кадровиком. — Зря отпирался. А покаялся, наверняка он оставил бы… Впрочем, не так уж это приятно — быть рабочим сцены. Вот если бы меня пригласили на первую роль — тогда другое дело».
По родному городу Алик ходил как завоеватель, легко и свободно, задевая встречных девушек, и ветер нежно овевал его загоревшее лицо.
Второй раз, спустя год, лейтенант был менее доверчив, зато Алик держался куда увереннее. Он постепенно входил в роль честного неудачника, и она ему нравилась.
— Я знаю одного человека. Он тоже нигде не работает, — с вызовом говорил он лейтенанту. — Но он джентльмен, если хотите знать… А я люблю работу. Меня самого тяготит безделье. Но я хочу трудиться по призванию, а не из-за денег. Поймите меня. На работу надо ходить как на праздник, а не как на каторгу. Истинный труд — это творчество, вдохновение… Помогите же мне найти, наконец, такое место.
Лейтенант с непроницаемым видом терпеливо выслушал Архипасова и сказал, что джентльмен — это совсем другая статья и что он дает Алику три дня на трудоустройство.
— В противном случае, — пригрозил он жестким голосом, — придется пойти на крайние меры.
Алик, чертыхаясь, побежал устраиваться на работу.
С поддельной справкой он переступил порог какого-то проектного института, в полном названии которого даже не удосужился разобраться. Здесь так пришлись по душе преданность и честность, светившиеся в глазах Алика, что он был принят на должность инженера. Ему поручили рассчитать проект водосбросной системы Н-ского водохранилища. В первый день Архипасов рассказывал анекдоты. Ему хотелось понравиться коллегам.
— Ночью одна женщина шла через кладбище и очень боялась. Увидела впереди себя мужчину. Обрадовалась, догнала его: «Можно, я пойду с вами, а то очень страшно». — «Пожалуйста, — ответил мужчина и взял ее под руку. «А вы не боитесь?» — спросила женщина. «Сейчас нет, — ответил мужчина, — но когда был живым, тоже боялся».
Инженеры смеялись и угощали Алика сигаретами. Потом разбрелись каждый к своему кульману. Через неделю Алик заскучал. Его уже не развлекали фотографии красивых девушек, приклеенные к стенам его служебной комнаты, и разговоры с сослуживцами.
День шел за днем. Алику казалось, что он попал в какой-то заколдованный мир, где люди делают бессмысленные движения, морщат лбы, подолгу смотрят в одну точку, чертят, считают, пишут, с энтузиазмом выполняют урок гимнастики по радио.
«Нет, у артистов было веселее. А это какие-то истуканы. Рыцари кальки, черт бы их побрал!»
Прошел месяц, и Алик с изумлением узнал, что выдержал испытательный срок. Им овладела смертельная тоска.
«Я-то выдержал, но она не выдержала, — сказал он себе, имея в виду работу. — Ну ее! Больше не пойду. У них даже машинистки путевой и то нет. Хватит. Сыт этими проектами по горлышко».
…К нему домой явились сослуживцы с кульками в руках. Алик после бессонной ночи спал сном праведника.
— У меня мигрень, — объяснил он, с аппетитом уминая пирожные и яблоки, что принесли сердобольные инженеры. — Спасибо, дорогие мои, за внимание. Все вы такие чудесные, милые, замечательные. — Алик приятственно улыбнулся. — Сердечно благодарен… Это очень приятно… Очень… Я тронут до глубины…
После нового прогула дело дошло до местного комитета. Алика дружески журили и укоряли, взывали к его совести, гражданскому долгу. Он молчал, улыбался уголками губ, снисходительно внимая добрейшему профсоюзному вечу.
Его простили и на этот раз и еще, быть может, простили бы не однажды, но ему надоело каждое утро спешить бог знает куда и зачем, надоело делать вид, что он чем-то очень занят, и, скучая, ждать конца рабочего дня. Он плюнул: «Будь что будет!» — и решил вообще больше туда не показываться. Милосердные инженеры вновь не подвели: написали за него заявление об увольнении и прислали заказным письмом трудовую книжку.
«А зачем она мне нужна? — подумал Алик. — Мне нужны деньги. Но где их взять? Надо срочно что-то придумать».
Он вспомнил проделки Вавули и сообщил надежным лицам в театре: есть возможность достать дачные участки. Нужна мзда лицу, которое хочет остаться инкогнито. Алик намекнул, что речь идет о каком-то землемере.
— А финские домики будут? — приставала к нему не в меру смелая, можно даже сказать развязная, актриса с серым лицом заядлой курильщицы. Она же и затеяла дележ, учредив с этой целью общественный инициативный комитет. Дело получило огласку… Алик едва не влип в неприятную историю.
Прошло уже два года с тех пор, как Алик в последний раз виделся с Юрашей. И вот новая неожиданная встреча. Они столкнулись нос к носу не в читальном зале библиотеки, не на публичной лекции, не на концерте симфонической музыки, а в пивном павильоне.
— Буонджорно, маэстро! — воскликнул Алик — незлопамятная душа, дружески обнимая Юрашу за плечи и увлекая к столику с круглой мраморной крышкой. — Как ты поживаешь, мой хороший? Все так же измеряешь длину чужих ног и ширину грудных клеток?
— Да ну их! — кисло пробормотал Юраша, отводя взгляд. Куда делся его былой апломб?
— «А сам-то все смеется — да ну их, говорит!» — пропел Алик, блестя глазами. Он почему-то был очень рад этой встрече. Вернее, даже не самой встрече, а падению Юраши.
— Значит, ушел из ателье? — напрямик с ухмылкой единомышленника спросил Алик. — Я пробегал как-то мимо, дай, думаю, загляну, навещу старого друга. «А его нет, — говорят. — Он у нас уже не работает». Вот так номер! «А где же он обитает?» — спрашиваю. «Не знаем…»
— Я по собственному желанию, — сказал Юраша.
— Еще бы! Не по собственному желанию отправляют только за решетку. В чем же все-таки дело, маэстро?
— Да так как-то по-дурацки получилось, — понукаемый Аликом, неохотно начал объяснять Юраша. Алик смотрел на него влюбленными глазами. — Начал я, понял — нет, налево работать. На крое экономить. Хотел на машину отложить. Ну а тут народный контроль. Сам знаешь, лезут всегда не в свое дело со всякими проверками…
— Знаю, знаю, — радостно подхватил Алик. — Ах ты, шалунишка этакий. Попался, значит, голубчик. Схватили тебя за белую руку. Ну а ты на коленки и сразу заявленьице на стол: «Прошу… и так далее». Так было?